Аргус Мархабаев представляет

   Аргус Мархабаев

КАК УБИТЬ ЧИТАТЕЛЯ

Здравствуйте, читатель. Возможно, заинтригованный названием рассказа и подбодрённый малым количеством страниц, вы бесхитростно подумали, почему бы вам тут же его и не прочесть, пока по телевизору нет ничего интересного. Должен предупредить: это действительно может стоить вам жизни. Хотите верьте, хотите нет, но вы рискуете стать юбилейным — десятым по счёту — поклонником лёгкого жанра, кого находили мёртвым с одной из моих книжек‑минуток в руках (всего их пять, включая эту, по три рассказа в каждой, от трёх до пяти тысяч слов, тиражами от двухсот пятидесяти до тысячи экземпляров), такое вот малоприятное совпадение. Даже не знаю, досадовать на лукавую фортуну или как, что меня издают крайне редко и минимальными тиражами.

После восьмого или всё же девятого случая в мою дверь и позвонили ребята в полицейской форме. Конечно, никаких вразумительных претензий ко мне у них быть не могло, разве что литературно‑критического свойства, просто в те дни все говорили о польском литераторе Кристиане Бала́, которому ради написания истории про убийство понадобилось собственноручно совершить убийство, причём книжного убийцу тоже звали Крис, и которого изобличили и осудили на 25 лет как раз благодаря выходу в свет повести, где всякие совпадения имён и событий с реальными оказались совершенно неслучайными. Лично я до сих пор не понимаю, как человек со столь скудным воображением вообще когда‑то научился читать и писать. Что касается моих мертвецов, то, по словам полицейских, все они были мужчины пенсионного возраста, сплошь сердечники, почечники, диабетики и астматики, так что по отдельности в смертях нет ничего необычного. Трое, правда, отправились на тот свет в результате несчастных случаев: один потерял сознание и захлебнулся в ванной, другой отравился просроченной австралийской тушёнкой, третий сломал шею при падении с лестницы, но и такое случается со стариками каждый божий день. С трудом переварив услышанное, я невольно подумал, как это символично — человек с просроченной жизнью умирает от просроченных консервов. Бедняга, это насколько надо было выжить из ума, чтобы рассчитывать на свежие продукты из Австралии?

Затем мне показали прижизненные, смею надеяться, фотографии покойных, перечислили по именам, я, естественно, никого не узнал, подумав не без раздражения, что теперь буду единственным в мире литератором, кто может припомнить всех до одного своих читателей и в лицо, и поимённо. Кроме того, фотографии развеяли как дым тайную мечту каждого мозолезадого писаки‑домоседа о длинноногой, пышногрудой поклоннице его таланта, особенно физиономия того, обожравшегося тушёнкой. Порасспросив о судьбе тиражей злосчастных книжек‑минуток и узнав, что подобные безделицы живут ещё меньше, чем газеты, неважно, раскуплены нарасхват или только этими девятью, полицейские пришли к заключению, что славы польских коллег им не видать как собственных барабанных перепонок. Я добавил для надёжности, что у меня начисто отсутствует мотив, что у меня каждый читатель на вес золота, и позволил себе шутку, что объединяющей причиной печальной закономерности, хочется верить, явилась не смертная скука. Полицейских, как водится, было двое, они тоже пошутили, что, в отличие от книжных полицейских, они оба и хорошие, и добрые и не стали бы хвататься за стволы и браслеты, если бы им предложили выпить в рабочее время. В общем, визит завершился милой беседой о про́клятых книгах, теории вероятностей, о притянутости за волосы большинства сообщаемых прессой случаев невероятных совпадений, хотя два стрит‑флеша в одной раздаче никто не счёл полной небывальщиной.

Как видите, дорогой читатель, поводов для паранойи у нас с вами нет, и всё же, прежде чем продолжить чтение, сделайте одолжение, примите заблаговременно ваше лекарство, если нездоровы, с принятием горячей ванны, напротив, повременив, и держитесь подальше от крутых лестниц и консервов со вздутыми крышками. Боюсь, вашим снимком мне придётся любоваться уже в полицейском участке, где по закону больших чисел должны найтись и плохие полицейские. Ну, и чтобы максимально отдалиться от греха, не сочтите за труд составить завещание, если ещё не составляли, приведите в порядок дела, если ещё не привели, и только потом возвращайтесь к прерванному занятию. Кажется, паранойя потихоньку берёт своё, но на всякий случай заставьте себя заодно проверить, заперта ли ваша дверь на ключ и цепочку, задвинуты ли щеколды на окнах и плотно ли задёрнуты шторы, а также загляните под кровать и в стенной шкаф — кто знает, может некоторым из ваших предшественников всё‑таки помогли умереть. Не хочется изъясняться штампами, но бережёного и бог бережёт, как говаривали японские лётчики‑камикадзе перед тренировочными вылетами. Впрочем, мы оба — и я, мнящий себя сочинителем детективных историй, и вы как поклонник этого жанра — слишком хорошо знаем, какая это сомнительная безопасность, находиться в запертой изнутри комнате.

Итак, старина, вы наплевали на моё предостережение и, демонстративно смочив полученной слюной большой палец левой руки либо средний палец правой, как это, насколько можно судить, происходит у правшей, перевернули первую страницу. Ну что тут я могу поделать, раз это ваш осознанный выбор, а мне остаётся лишь утешаться надеждой, что вы тоже старый хрен, которого некому терять.

А теперь собственно тело рассказа, а скорее художественного очерка, к идее которого случай с девятью читателями мог бы натолкнуть даже Криса Бала с его силой воображения откармливаемого на мясо сумчатого барана.

Если вы обращали внимание, мой покуда безымянный храбрый читатель, такие парни как Чарли Дарвин и Эдди По родились в одном и том же 1809 году, под одним и тем же знаком зодиака, а именно Водолея, проживали в одинаково пуританских в девятнадцатом столетии Англии и Новой Англии, оба были женаты на собственных кузинах и к возрасту Христа одновременно задались мыслью о большой человекообразной обезьяне: британец — что она и впрямь могла бы породить человека, американец — что, наоборот, прикончить. В результате Чарли обложился материалами своего кругосветного путешествия на корабле «Сыщик» и засел за разработку теории эволюции, Эдди же сочинил и 20 апреля 1841 года напечатал в филадельфийском «Журнале Грэма» рассказ «Убийства на улице Морг», явившийся первым в мире произведением детективного жанра с первым в мире сыщиком‑любителем Ш. Огюстом Дюпеном (так и подмывает выдвинуть литературоведческую гипотезу, что начальное имя героя определённо Шарль, и обозначен он так в честь заокеанского ровесника автора).

Здесь мы оставим для отдельного, если дойдут руки, разговора теорию Чарли, прошедшую путь от злобного осмеяния учёными‑приматологами до безусловного признания примасами церквей и монашескими орденами капуцинов и капуцинок, и сосредоточим внимание на ниспослании Эдди, также овладевшем умами людей лишь десятилетия спустя.

О, бедный, злосчастный Эдди По, умерший в нищете и одиночестве как какой‑нибудь Джонни До — неизвестным, неопознанным! Он оставил после себя наследство, превышающее наследство всех богачей в истории, вместе взятых. Открытый им жанр детектива («логического рассказа» в авторских устах) давно стал наиболее ходовым, наиболее востребованным среди любых других, сформировавшихся как до него, так и после. Не поддаются исчислению книги, спектакли, радиопостановки, кинокартины, телесериалы и видеофильмы, основанные на расследовании преступлений, не поддаются осмыслению доходы, которые они принесли и приносят в соответствующих областях человеческой деятельности. Удивительно ли, что после столь интенсивной разработки драгоценные залежи детективных сюжетов истощились повсеместно, и новые поколения авторов вынуждены промывать промытое, просеивать просеянное, чтобы отыскать последние крохи, которые хотя бы в малой степени отвечали стандартам жанра.

Когда‑то некий представитель обскурантизма, желая отвадить простолюдинов от чтения чего‑либо кроме религиозных трудов, и в первую очередь от чтения детективов, заявил во всеуслышание, что строго обособленных, неповторяющихся литературных сюжетов, по его подсчётам, наберётся едва ли пара дюжин. И, конечно, здо́рово приуменьшил цифры, на самом деле их обнаружилось значительно больше, по меньшей мере, около пары дюжин в пятой степени, но и этот запас к началу третьего тысячелетия оказался полностью израсходованным. И если прочие литературные жанры относительно спокойно перенесли кризис, изначально сделав ставку на просветительство, описательство, назидательность и художественность, остросюжетная литература по определению не может обойтись без сюжета, пускай са́мого наитупейшего, и теперь верные детективным канонам авторы вынуждены заниматься тем, что пишут об истории возникновения своих более или менее оригинальных замыслов, по кирпичику разбирают сюжетные построения классиков жанра или вообще пересказывают старые истории на новый лад, испросив разрешения у обладателей авторских прав или их внуков и правнуков.

Все, буквально все сущие в мире предметы и явления успели поработать на раскручивание детективной интриги, начиная от отдельного меченого атома и заканчивая глобальным радиоактивным загрязнением окружающей среды. Невозможно представить функции, которые они при этом не несли, комбинации, в которых не употреблялись. Дошло до того, что нынешнее поколение детективистов, не находя ничего нового, что не оказывается наглухо застрявшим в памяти старым, всё больше напирает на психологизм и бытописательство, первые десять глав раскрывая богатый внутренний мир преступника, а вторые рассказывая о бытовых неурядицах в многодетной семье частного сыщика или официального дознавателя, и только в последней вспоминая, что пора бы наконец устроить между ними очную ставку. Теперь редко встретишь убеждённых холостяков вроде Дюпена, Холмса, Пуаро и ещё реже благонравную старую деву вроде мисс Марпл, мысли которых не отвлекались бы на всякие насущные проблемы личного характера. Одно успокаивает: современные читатели едва успевают познакомиться даже с новинками книжного рынка, произведения более чем десятилетней давности воспринимая как шумерийскую клинопись, поэтому детективисты могут повторяться до бесконечности, не боясь умереть голодной смертью, при условии, правда, что способности к словотворчеству они при этом не лишены начисто. Кроме того, убийственная логика жизни подсказывает, что истории про расследование преступлений будут рождаться до тех пор, пока рождаются преступники, а преступники будут рождаться до тех пор, пока существует любовь…

Эй, вы там как, на обратной стороне текста? Продолжаете листать, не считаясь с опасностью? Что ж, почти половину страниц вы уже, фигурально выражаясь, проглотили, думаю, за оставшиеся минуты с вами ничего не содеется, даже если вы лежите в ванной или насыщаетесь чем‑нибудь вкусненьким из консервной банки. Кстати, я тут подумал, эти чопорные снобы‑правши всё‑таки левый указательный палец должны слюнявить, так им должно быть удобней, ведь они привыкли, что все блага мира создаются для их удобства.

Но вернёмся к теме. Действительно, в духовно‑материалистическом мире не осталось ничего, что детективисты не захватали бы своими грязными, перепачканными чернилами, машинописной лентой, а с некоторых пор всё больше тонером загребущими лапищами.

Виды преступлений. Были все, начиная с клеветнических писем и завершая преступлениями против человечества в целом. Нет уголовной статьи, которую нельзя проиллюстрировать беллетризованной трактовкой какой захочется формы: рассказом ли, повестью ли, романом ли. Но самое излюбленное преступление — негромкое, обстоятельное квалифицированное убийство. Расправляться можно со всеми более или менее заметными персонажами, если их не больше десяти, но полное отсутствие трупов считается дурным тоном, отвращая читателей гаже непреднамеренного убийства, совершённого грязным заросшим бродягой, забравшимся в дом в поисках дармовой выпивки.

Мотивы преступлений. В первые же годы соплеменники Эдди и Чарли перебрали до единого, пока в лондонском Уайтчепеле не объявился некто по прозвищу Дерзкий Джеки и не показал, что совершать загадочные, леденящие душу убийства можно и без всяких мотивов, просто из любви к самому́ процессу умерщвления.

Время действия. За две тысячи лет до нашей эры и по текущий календарный месяц включительно. В доисторическое прошлое и далёкое будущее действие тоже переносилось, но это был уже поджанр — фантастический детектив.

Место действия. Глинобитное поселение близ Фив периода XI династии и ультрасовременный шанхайский небоскрёб из стекла и стали; библиотека мрачного средневекового монастыря и залитый электрическим светом детский публичный читальный зал с аппаратом для микрофильмирования; салон одного из первых пассажирских бипланов и борт военного самолёта‑невидимки последнего поколения; пышное церемониальное собрание и анонимный сайт в Интернете; подножие Эвереста и гребень Марианской впадины; местности с самыми высокими и самыми низкими среднегодовыми температурами на планете, а главное дома́, дома, дома, самые разнообразные, но одинаково расположенные на отшибе, оторванные от цивилизации ненастьем всех четырёх времён года, и комнаты, наглухо запирающиеся изнутри комнаты, но с зазором между дверями и полом, необходимым для завладения ключом при помощи зубочистки и коврика для вытирания ног.

Способы убийства. Обязательный пункт уничижительных статей о детективном жанре. Показывается надуманность всех способов кроме отравления бытовыми химикалиями, удара по голове тупым предметом повседневного обихода, с использованием холодного и огнестрельного оружия широкой доступности. Беда в том, что и надумывать‑то больше нечего, не рискуя уйти в вышеупомянутый всеядный поджанр.

Типы преступников. Столько, сколько было задействовано, вряд ли существует на са́мом деле. Всех национальностей, возрастов, классов, профессий, темпераментов, моральных устоев, уровней образования и умственного развития, и только слугам решительно возбраняется посягать на жизни других действующих лиц, словно это специально оговорено условиями найма и поставлено под контроль объединённого профсоюза кухарок, горничных, гувернанток, дворецких, садовников и семейных врачей. Автор уморительных «Книг об убийстве» Пелли Вудхауз констатирует, что убийцу просто неоткуда брать, разве что преступление совершил бы тот, кого в книге нет, в частности, хитроумные издатели, не идущие дальше титульного листа. Да что там говорить, если уже в тридцатые годы прошлого столетия, именуемые «золотым веком детектива», некий француз язвительно заметил, что хотел бы написать вещь, в которой убийцей будет читатель. Идея блестящая, но сродни идее о слуге‑убийце, то есть неосуществимая. Об убийцах, замаскированных под сыщиков или ведущих рассказ от первого лица, теперь даже подумать неловко, после того что сотворил Кристиан Бала, самый настоящий убийца‑писатель, именно так, прежде убийца, а уж потом хоть кто, хоть второй поляк на папском престоле в Ватикане.

Сыщики. Здесь ещё есть из кого выбирать. Не были замечены в расследовании преступлений слепоглухонемые от рождения, многолетние пленники летаргического сна и дети‑тройняшки, а также женщины‑ассенизаторши, беженцы из благополучных стран, отставные генералиссимусы и спившиеся частные детективы исламского вероисповедания. Пожалуй, и всё.

И, наконец, жертвы. Как и с преступниками, невозможно вообразить типаж, который миновала бы участь сия. Даже лучшему сыщику всех времён и народов Эркюлю Пуаро не удалось умереть своей смертью, что тут о всяких простаках‑свидетелях и го́ре‑шантажистах говорить. Некоторые особо кровожадные авторы даже слуг не щадили! С повсеместным же распространением серийных убийств, совершаемых, как уже было сказано, из любви к искусству, в жертвы можно назначить кого угодно, хоть самого́ повествователя, и не только в вымышленном мире детективного произведения.

Так я думал, дружище читатель, очутившись однажды посреди выжженной пустыни, оставшейся после Эдди, Арти, Гилби, Эгги, Эрли, красотки Элли из Огайо и сонма других, сплошь и рядом англосаксов, и перебиваясь жалкими крохами, годными разве для книжек‑минуток, так я думал вплоть до того дня, когда пришла весть о смерти девяти моих читателей.

Это была великолепная подсказка. Единственным, кого ещё не додумались убить детективщики, было главное действующее лицо — читатель. Читателя нельзя было сделать убийцей, точнее, убийцей из данной конкретной книги, технически невозможно, да ещё так, чтобы он не выглядел полным кретином сродни слуге‑убийце, однако ничто не мешало сделать его бездыханной жертвой и по книге, и наяву, надо было только привести в движение маленькие серые клеточки. Мотив? Его у меня было побольше, чем у Криса Бала: добавить пусть малозначительный, но новый штрих в полотно детективного жанра. И не суть важно, что он наговорил на диктофон целую повесть, а у меня получится выжать максимум три тысячи слов, разница в приоритетах очевидна, по‑моему. Способ? Тут серым клеткам потребовался стимул в виде табака на две трубки, и я внутренне содрогнулся, представив Арти и Эгги, о ужас, живущими во грехе и творящими в соавторстве. Полагаю, вас в этом месте тоже проняло, ваше читательское святейшество?

Но не будем ломать канву и без того куцего, мелкокалиберного сюжета. По правде говоря, сам я ничего не имею против экзотических способов убийства и не считаю, что с ними обязательно откатишься в поджанр фантастического детектива. Ничего фантастического не будет в том, если жертву — начальника арктической станции — обнаружат заколотым сосулькой, которая не растаяла и сохранила кожу с подушечек пальцев его преемника, зато самая заурядная пьяная поножовщина со смертельным исходом кажется мне насквозь фальшивой, если происходит между путешественниками во времени. Однако в моём случае законы честной игры не оставляли мне иного выбора, кроме как использовать в качестве орудия убийства сам рассказ, вернее, бумагу, на которой он будет напечатан. Но как такое, с позволения сказать, орудие пустить в ход? Чтобы подкараулить читателя где‑нибудь в укромном месте (только не в библиотеке, библиотеки просто завалены трупами) и раскроить ему череп ударом сзади, потребуется по меньшей мере пятисотстраничный том, а когда у меня столько наберётся? Солидные габариты необходимы и для того, чтобы спрятать внутри хитроумное устройство, которое при открытии нужной страницы либо царапнет читателя заразной переплётной скрепкой, либо пустит в лицо струю смертоносного газа, либо подорвёт пластиковый заряд… ба‑бах! Нет, чёрт побери, не годится. Положим, пятьсот страниц у меня наскребётся по сусекам, положим, книгу минимальным тиражом, необходимым для присвоения ей номера ISBN — международного идентификационного кода, можно и за собственный счёт выпустить, но как мне изготовить ещё и адскую машинку? В результате я остановился на старом добром отравлении в стиле «Междоусобного проекта» с Джимми Кобурном в главной роли, позднее повторенном Умбе Эко в «Имени розы», начинаете догадываться, читатель?

Да, дражайший мой номер десятый, вы и есть объект преступного посягательства в данном детективном сочинении, самый настоящий, плоть от плоти, кровь от крови. Всё как положено: весомый мотив, коварный злодей в обличье рассказчика, ничего не подозревающая жертва, саморазоблачение напоследок из‑за отсутствия сыщика… Чувствуете, как мурашки ползут по телу, немеют кончик языка, гу́бы, тяжелеет голова? Таковы первые симптомы отравления наиболее сильным из известных ядов, название которого я по понятным причинам не стану приводить, скажу только, что он органического происхождения, не имеет вкуса и запаха и весьма трудоёмок в изготовлении кустарным способом. Смертельная доза — полмиллиграмма, и в зависимости от индивидуальных особенностей организма смерть от паралича сердца наступает через полчаса, час, в течение которых человек не может двигаться и говорить, хотя никаких болезненных ощущений не испытывает и до конца остаётся в полном сознании. Лечение, по словам токсикологов, в целом неэффективно.

Итак, старина, пока вы сидите и ничего не можете поделать, кроме как дочитать рассказ до конца, я вкратце, то есть соразмерно его объёму, изложу технику преступления.

Когда вещица была готова, я издал её вместе с двумя другими (называются «Убийство для себя» и «Заяц, напуганный выстрелом», на случай, если вам не суждено их прочесть) в частной типографии, которая присваивала код ISBN любой непериодической бредятине объёмом свыше четырёх страниц и тиражом свыше 249 экземпляров, не заморачиваясь ни на редактуре, ни на корректуре, так что стилевыми и орфографическими ошибками данный текст не должен пестреть, как это нередко случается с текстами, опубликованными не за твой счёт.

Вчера я распределил свою пятую книжку‑минутку по нескольким бензозаправкам и привокзальным табачным киоскам, назначив предельно низкую цену — вдвое выше себестоимости, и продавцы охотно пошли на предоплату из собственного кармана. Дорого же обойдётся одному из двухсот пятидесяти автомобилистов и курильщиков его случайная покупка. Да, дружище, страницы только одной книжки пропитаны токсином, на большее в домашних условиях не наскоблишь, так что у вас очень большие шансы выйти сухим из чернильной передряги, в целом большие. Я ведь не очередной пишущий убийца, я — первый в мире убивающий писатель, а для закрепления приоритета мне достанет и одной жертвы, если вы не против.

Теперь о ловушке, в которую автор и убийца в едином лице должен был заманить читателя и жертву, неделимого в двух ипостасях. Каким образом последнего можно было заставить перелистывать страницы как дитя малое — слюнявя пальцы, и тем самым заглатывать яд? Сделать вид, что первый — левша, и тогда правши, а к ним относится 85 процентов читателей, не преминули бы проверить, каким всё‑таки пальцем переворачивают страницы эти неловкие в движениях, дискомфортные леворукие, почему‑то считающие себя более интеллектуальными, одарёнными личностями. Лично я до мозга костей праворук, праворук обоими полушариями, и даже рождённый без правой руки не научился бы писать левой, если б при этом у меня наличествовала правая нога. Правда, при подобном раскладе мне стоило бы труда выдать аплодисмент известному герою Сэбби Жапризо, которому «всю жизнь казалось, что левши сумасшедшие, злые и скрытные, как и те, кто грызёт ногти».

Ну, пойду собирать чемоданы. Оформил на последние деньги шенгенскую визу и купил билет на чартерный рейс в Варшаву, не исключено, останусь там навсегда, потому что у поляков нет ни смертной казни, ни пожизненного заключения. Быть может, попробую написать первый в мире бессюжетный детектив, хотя трудно избавиться от ощущения, что нечто похожее встречалось у Джимми Чейза, надо бы проверить для очистки совести. Доведётся натолкнуться, не приведи господь, на Бала́, руки ему ни за что не подам, даже левой. Интересно, насколько зловеще прозвучало бы на шипяще‑жужжащем славянском наречии Речи Посполитой «Как убить читателя»? Это я с того, что на главенствующем языке шенгенской зоны — английском — слово «леворукий» заодно означает «зловещий», если мне не изменяет та пакостная «пятая колонна» левополушарных опять‑таки маленьких серых клеточек, что отвечает за долговременную, безвозвратных школьных лет память.