Аргус Мархабаев представляет

   Аргус Мархабаев

УБИЙСТВО ДЛЯ СЕБЯ

Раннее осеннее утро с дождём и ветром — прегадкая штука на свете, но не для ловли форели. В этом вполне мог убедиться человек в непромокаемой куртке с капюшоном, вот уже четверть часа тайно наблюдавший за действиями одинокого рыболова на берегу реки. Пока он дрог насквозь, изучая обстановку, удильщик в отличном стиле вытянул из воды трёх рыбин подряд, впечатлявших размерами даже на расстоянии. Впрочем, по мнению человека в непромокаемой куртке, условия не меньше годились и для убийства. Одному богу известно, сколько кровавых следов смывается каждый год промозглыми осенними ливнями и заметается пронизывающими осенними ветрами. Он потрогал совершенно остылый двигатель мотороллера, на котором сидел за гранитным валуном и из которого совсем недавно выжимал всю дюжину лошадиных сил, и задрожал от холода ещё сильнее.

Когда удилище в руках рыболова в четвёртый раз упёрлось в свинцовую твердь неба, изогнувшись напряжённой дугой, наблюдатель спешился с мотороллерного седла и одеревенелым шагом направился к месту столь отменного клёва, по пути помимо прочего размышляя о перспективе истощения рыбных запасов в живой природе, о чём в прошлом месяце высказывала опасение «Нешнл Джиогрэфик». В одной руке он держал наготове пистолет с глушителем, в другой нёс пуленепробиваемый жилет. Хотя почва под ногами лежала неровная и каменистая, союзные децибелы водного потока, дождя и ветра позволяли ему нимало не заботиться об осторожной, бесшумной поступи. Напротив, дойдя до цели, он вынужден был пронзительно засвистеть, чтобы не стрелять в человека настолько неблагородно — в спину, и когда любитель утреннего лова скорее досадуя, чем удивляясь, обернулся, без промедления нажал на курок. Пуля, выпущенная с пяти ярдов, мощно ударила в грудь живой мишени, точь‑в‑точь туда, где на фанерных малюют сердце, и с той же лёгкостью повалила назад, на самый край крутого обрывистого берега, телескопическая удочка выпала из рук и в судорожном рывке сверзилась с высоты, увлекаемая вовремя убережённой форелью.

Выждав три‑четыре минуты, сколько в большинстве своём агонизируют здоровые, крепкие мужчины, стрелявший оголил труп до нижнего белья, убедился в отсутствии броских особых примет наподобие шрамов, родимых пятен и татуировок, после чего натянул на мертвеца бронежилет, наглухо застегнул на все застёжки‑липучки и удовлетворённо произнёс, вставая с колен:

— Кажется, я ничего не перепутал: сначала пуля, пуленепробиваемый жилет потом.

Остальные заряды он выпустил в малость поздновато защищённую грудь жертвы, кроме последнего, превратившего лицо удачливого рыболова в месиво, а ненужный больше пистолет разобрал и по частям выбросил в воду. Туда же он отправил и покойника, столкнув с обрыва ногой. Несмотря на сильное течение, увесистый—  сорок фунтов без малого—  полицейский бронежилет надёжно потянул тело на дно, навстречу скорому тлену и праху, и мужчине невольно пришло в голову сравнение, что внизу бурлит если не сам Стикс, то по крайней мере один из многочисленных притоков этой реки мёртвых леди и джентльменов.

В следующую минуту человек в куртке перестал быть человеком в куртке, переодевшись в штормовку убитого, которая пришлась ему впору. Сшитая из плотной водоотталкивающей ткани и подбитая изнутри мехом опоссума, она, в отличие от изрядно намокшей под дождём «непромокаемой» куртки, полностью оправдывала своё название. С ней действительно не был бы страшен никакой шторм. Её карманы оказались набиты коробочками со всевозможными рыболовными принадлежностями, баночками с различной насадкой, в левом нагрудном лежала жестяная пачка сигарилл, пробитая пулей. Содержимое карманов и вся другая одежда, отягощённая камнями, также поисчезали в водном потоке, а напоследок он приволок и сбросил с обрыва и мотороллер, подумав при этом, что столько всего ему ещё не доводилось топить. Право, если сейчас за ним кто‑нибудь следит, он бы не хотел, чтобы это был активист «Гринпис». Заулыбавшись, человек в штормовке подхватил с земли садок с трепыхающимся уловом и вприпрыжку спустился к стоявшему под откосом автомобилю рыболова, светло‑зелёному «шевроле» устаревшей модели, странным образом не выглядевшему сколько‑нибудь подержанным. Здесь он нетерпеливо забросил садок в багажник, оказавшийся незапертым, с наслаждением помочился в кипящую дождевую лужу, затем нырнул на водительское место и включил верхнее освещение салона. Как и следовало ожидать, ключ зажигания торчал в замке — в связке с двумя другими, определённо от квартиры и офиса, а бумажник с документами владельца, в том числе с кредиткой «Америкэн Экспресс» и лицензией окружного общества рыболовов, обнаружился в отделении для перчаток. Но вот совершенно необходимого в столь мерзкую погоду термоса с горячим кофе не нашлось нигде, и мужчина с неподдельным раздражением подумал, заводя двигатель, что он обязан был предвидеть это, уж слишком у него всё удачно складывалось до сих пор…

Когда в газетных или телевизионных интервью иные знаменитости, отвечая на истасканный журналистский вопрос о наиболее ценном в их глазах человеческом качестве, не менее истасканно называли таковым профессионализм, добавляя, что мир в итоге от элементарного непрофессионализма и погибнет, Айрон Саквел неизменно приходил в весёлое расположение духа. Послушать их, так отснявший провальную картину голливудский режиссёр или игроки плетущейся в хвосте чемпионата бейсбольной команды представляют большую угрозу для общества, нежели он, Айрон Саквел, с его навыками и опытом многолетнего профессионального убийцы. Ладно бы дилетантизм персонала Чернобыльской АЭС или шлюх с вирусом СПИДа, но каким образом этот навязший в зубах, этот не предсказанный только ленивыми конец света может однажды наступить по вине случайных людей, скажем, в шоу‑бизнесе, в производстве туалетной бумаги для левшей либо в той же журналистике? Всё‑таки профессионализм профессионализму рознь, также как непрофессионализм непрофессионализму, на земле, полной греха, ничто не должно быть возводимо в абсолют, и, возможно, не на одной только земле.

Айрон Саквел был белым американцем сорока пяти лет с правильными и оттого плохо запоминающимися чертами лица. Фигурой он тоже никак не выделялся — 180 фунтов веса, 5 футов 8 дюймов роста. Не бросалась в глаза и его одежда — ничего такого, чего не могло быть у среднестатистического прохожего, никаких претензий на яркую индивидуальность. Вот только родом занятий Айрон Саквел принадлежал к подавляющему, как он смел предполагать, меньшинству человеческих существ — он зарабатывал на жизнь убийствами.

Так вышло, что пятнадцать лет назад, будучи коммивояжёром, он насмерть сбил человека на загородной трассе и удрал с места происшествия. Целых полгода после этого при виде машин с включёнными мигалками на его лбу выступал пот, но время шло, преступника никто не искал, и в конце концов он с облегчением констатировал, что неотвратимость наказания — это миф, сочинённый законниками. С той поры неважный специалист по продаже библий и кофеварок и начал исподволь превращаться в умелого специалиста по заказным убийствам, мало‑помалу, раз за разом, из года в год…

Заказные убийства. Прокльятье, они слишком хорошо оплачивались, чтобы свято чтить первую заповедь. Достойно удивления, какими щедрыми становятся люди, покупая смерть себе подобных. Столько им даже на спасение собственной жизни не пришло бы в голову потратить. И это заблуждение, что в данном случае они платят тебе за риск, — какому заказчику убийства будущий исполнитель видится на скамье подсудимых? — а ровно наоборот, при полном исключении тобой малейшего риска неудачи. Поэтому Саквел не имел никакого отношения ни к мафии, ни к правительству, а был сам по себе, действовал на свой страх и риск, и в клиентах у него пребывали в прямом смысле до смерти надоевшие друг другу супруги, конкуренты по мелкому и среднему бизнесу, брошенные любовники и отчаявшиеся жертвы многолетнего шантажа. Что же, если в одних случаях людям дозволено нанимать частного сыщика, то почему в других им не нанять частного киллера? При этом клиенты Айрона понятия не имели, как их контрагент выглядит, где живёт, во что одевается. Просто рано или поздно до них доходил слух, что существуют несколько контактных телефонов, набрав которые, они могли бы разрешить свои самые щекотливые, самые деликатные житейские проблемы. Хотя что там клиенты, когда самим владельцам этих телефонов Айрон Саквел представлялся кем‑то вроде не знающего каникул, внесезонного Санта Клауса. И даже они, те, кто служил передаточным звеном между Айроном и клиентами, не могли повредить ему ни при каких обстоятельствах: когда надо, он сам звонил им из какого‑нибудь уличного таксофона, за все годы ни с одним из них не встретившись воочию.

Единственной слабостью Айрона была потребность в комфортной, обеспеченной жизни. Она у него зародилась ещё в католическом приюте для сирот, где он воспитывался с рождения, да и коммивояжёрство не особо избаловало его уютом и достатком. Не в силах одолеть эту слабость, Саквел, в отличие от киношных киллеров, жил не в мрачном доме на отшибе, не в складском помещении заброшенного промышленного предприятия, а в высококлассных отелях и пансионах, только нигде дольше нескольких месяцев не задерживаясь. Покупать же свой дом ему мешала мысль о соседях, которые, наслушавшись воскресных проповедей, так и норовят стать для вас братьями и сёстрами во Христе со всеми вытекающими отсюда последствиями. А в отелях и пансионах никому нет дела, кто вы такой и откуда, лишь бы вы сами не лезли к другим с душевными излияниями, перебрав в баре неразбавленного виски. И хотя нередки были случаи, когда Айрон перебирал в барах неразбавленного виски, собственно, после каждого убийства, та часть мозга, которая отвечала у него за речь, никогда не затуманивалась алкогольными парами. Вынужденный быть начеку двадцать четыре часа в сутки, он платил за спокойствие тем, что единственными его откровенными собеседниками на всём белом свете были газетные и журнальные полосы, динамики радиоприёмника и телевизионный экран. И чем дальше, тем больше они занимали места в его одинокой, лишённой нормального человеческого общения жизни в извечных переездах из отеля в отель, из пансиона в пансион, из города в город…

Как у всякого истинного профессионала, у Айрона давно выработался свой стиль работы, свой почерк. Каждое из убийств он обставлял прежде всего как добровольный уход из жизни, мастерски подделывая прощальные записки и соблюдая прочие необходимые атрибуты, а если жертва отличалась на редкость весёлым и беззаботным нравом, то как смерть в результате несчастного случая, и преимущественно в результате проверенного временем дорожного происшествия. Меньше хлопот с исполнением заказов возникало в дни, когда где‑нибудь не слишком далеко объявлялся очередной ненормальный из тех, кто вдруг начинает убивать совершенно незнакомых людей одного за другим, не имея с этого ни цента прибыли, единственно ради собственного удовольствия, и кого раньше, когда не было фильмов с кошмарным количеством серий, прямо так и называли — «убийцами незнакомцев». Тогда нужного (вернее, ненужного) человека можно было просто пристукнуть в тёмном переулке, а телу придать вид, который живописался в информационных средствах, как информационные же средства наперебой начинали трубить об увеличении кровавого счёта новоявленного Джека Потрошителя, должно быть, к немалому удивлению и возмущению последнего, но никак не Айрона Саквела. Правда, серийные убийцы объявляются не так часто, как того хотелось бы убийцам наёмным, маскирующимся под них, поэтому Саквелу приходилось выкладываться на полную катушку, большей частью устраивая поддельные самоубийства и фальшивые несчастные случаи. Последний раз он изображал маньяка, кажется, лет шесть назад, да и тот к тому времени больше года не давал о себе знать и был почти забыт, наверное, либо поменяв место жительства, либо попавшись на другом преступлении, либо тихо и мирно, возлежа в собственной постели, отправившись в ад. Серийный убийца этот, мужчина он или женщина, отличался тем, что приканчивал людей абсолютно разных типажей и абсолютно разными способами, но у каждой жертвы отрезал напоследок левое ухо и забирал с собой в качестве трофея. Повторив сей штрих, Айрон способствовал тогда существенному росту тиражей столь любезных его сердцу газет и журналов.

Такой своего рода творческий подход к делу не мог не давать положительных результатов. Ещё не было случая, чтобы на нанимателей Саквела падало подозрение со стороны полиции. Даже те, кто прибегал к его услугам ради богатого наследства или крупной денежной страховки, в итоге выходили чистыми из воды. Кроме того, в той специфической коммерческой среде, где единственным предметом купли‑продажи выступает смерть, в отношении Айрона Саквела царило твёрдое убеждение, что любой, кто обращается к его услугам, автоматически становится для него личностью неприкосновенной, этакой индуистской священной коровой, пускай ему когда‑нибудь хоть миллион предложат за жизнь бывшего клиента, и в это охотно верилось хотя бы потому, что в реальной жизни таких заманчивых предложений, конечно же, поступить не могло. Естественно, все эти особенности выгодно отличали Саквела среди прочих специалистов его профиля, промышлявших, так сказать, на бытовом уровне. В сферу большого бизнеса и тем более в политику он не лез, хотя гонорары там выплачивались не в пример высокие — к чёрту, себе дороже, как показал опыт всё того же Ли Харви Освальда.

Что ещё? В общении с нанимателями Айрон руководствовался железным правилом: «Это нужней вам, господа, чем мне», и кем бы они ни были, соглашался браться за дело только на его, исполнителя заказов, условиях. В то время как сам он даже говорил искажённым голосом, клиент должен был документально подтвердить, что является тем, за кого себя выдает, должен был повытаскивать скелеты из своих шкафов до последней косточки, иначе — крайне обязывающий расклад — предложение отвергалось не рассматриваясь. Далее, кое‑как отлепившись от предметного стекла микроскопа, наниматель столь же беспрекословно передавал заранее обговорённым способом подробные сведения о неугодном ему лице, полную сумму оплаты наличными и, запасшись терпением, ждал от месяца до шести. Всё, после этого он мог выйти на связь с Саквелом разве что через астрал, лишь с посредниками имея возможность поговорить в случаях крайней необходимости. Со стороны же Саквела единственной гарантией служила его репутация, и гарантия эта была стопроцентной. Лишь однажды он стоял перед необходимостью возвращать гонорар назад, когда «объект устранения» угораздило погибнуть в настоящей, нерукотворной дорожной катастрофе, однако овдовевшая единственно силой молитв дамочка и слышать о возврате денег не захотела, мало того, даже пыталась добавить сверху ещё пару кусков, то ли растроганная, то ли напуганная подобной честностью. Чтобы она не запсиховала и не натворила глупостей, убийца вынужден был оставить гонорар себе, от чаевых, правда, наотрез отказавшись. В случаях, когда ходатаи смерти по той или иной причине успевали дать задний ход, деньги не возвращались.