Аргус Мархабаев представляет

   Аргус Мархабаев

СРАЩЁННАЯ СМЕРТЬ

— Ну что, дорогой, и на какое же число ты договорился? — почти выкрикнула Эджер Макгивен, энергично накручивая педали велотренажёра.

Когда‑то в далёкой юности победив в конкурсе красоты, она и теперь — за месяц до сорокалетия — оставалась безнадёжно помешанной на собственной фигуре: каждое утро занималась спортом, употребляла в пищу исключительно веганские блюда и ни под каким предлогом не хотела рожать детей, отдавая должное сексу лишь как непревзойдённому по благотворному влиянию на организм комплексу физический упражнений. Даже велотренажёр она держала рядом со своей половиной супружеского ложа, чтобы сразу после пробуждения ринуться в бой с калориями. Можно сказать, в её стремлении вести здоровый образ жизни явно проступало что‑то нездоровое.

— Я… я им ещё не звонил, — помешкав, отозвался Мюррей Макгивен, её муж. Он сидел напротив окна на всю стену и с высоты пятьдесят восьмого этажа отрешённо глядел на всё едино недосягаемые облака. — Гм… что ты думаешь насчёт завтра? Скажем, часа в три? Завтра у меня как раз ничего такого, чего нельзя было бы отложить на послезавтра.

Эджер, которая, в отличие от мужа, происходила из весьма обеспеченной семьи, чтобы представлять работу больше чем собранием по интересам, и даже в день Труда не ударяла палец о палец, воодушевилась:

— Тогда я ещё сегодня должна буду пройтись по магазинам. Мне ведь понадобится новое платье, ну, соответствующее случаю, разве нет?

Мюррей не понял, что она имеет в виду. В последнее время он почему‑то не сразу улавливал смысл слов, если не наблюдал за мимикой говорящего. Приходилось делать над собой усилие, чтобы обойтись одним только слухом.

— Даже не представляю, что это должен быть за случай, на который у тебя не найдётся подобающего наряда, — продолжая созерцать облака, сказал он. — Держу пари, тряпок в твоём гардеробе хватило бы на целое феминистское движение.

Голос, доносившийся сзади, сразу изменился.

— К твоему сведению, траура мне пока что не приходилось носить. Хотя, когда ты разговариваешь со мной в подобных выражениях, я начинаю думать, что чёрный вдовий ансамбль от Армани был бы мне очень даже к лицу.

— Какой ещё траур? — поразился Макгивен непробиваемой тупости жены. Круто развернувшись на вращающемся кресле, он упёрся давно уже не плоским животом в стол, заваленный старыми номерами «Национального юридического журнала». — Дорогая, пойми, мы собираемся не на кладбище, не в морг и не в крематорий, мы собираемся всего‑навсего в больницу, делать добровольное пожертвование, неужели так трудно уловить разницу? Ты бы ещё венки надумала покупать.

— Да, но разве это не хоспис — клиника для безнадёжно больных? Там, наверное, ни дня не проходит, чтобы кто‑нибудь не умер. А остальным только и остаётся, что безропотно делать шаг вперёд в этой жуткой очереди. Не буду же я щеголять перед ними в нарядах для званых обедов и великосветских раутов. Кстати, о венках: надо бы купить побольше цветов, чтобы хватило поставить по букету в каждой палате.

— Дьявол… я совсем не подумал об этом, — сконфуженно проворчал Мюррей, на сей раз поражаясь собственной тупости. — Ты права, дорогая, права, как всегда. Ладно, делай как знаешь, только помни: времени у тебя максимум до завтрашнего полудня. Или мне всё же назначить другой день?

Эджер глянула на спидометр велотренажёра и, убедившись, что скорость не опускается ниже пятнадцати миль в час, сказала:

— Успокойся, дорогой. Не думаешь же ты, что вдовы заказывают траурные обновы загодя? Или что они неделями ходят на примерку, обложив умерших мужей сухим льдом? Нет, они покупают готовые платья.

О боже, дай мне силы, подумал Мюррей. За восемь лет супружеской жизни он не помнил случая, чтобы последнее слово не оставалось за Эджер. Он взял со стола нож для вскрытия конвертов и в бессильной ярости искромсал журнальный разворот с фотографией Джеффри Дамера, знаменитого серийного убийцы и каннибала из Милуоки.

— Только не вздумай и завтра давать волю своему острому язычку, дорогая, — с тяжёлым придыханием сказал он после этого, словно не жене, а ему приходилось крутить педали. — Знаешь, у обречённых на смерть, как правило, не самое блестящее чувство юмора. А теперь, если тебе больше нечего съязвить в мой адрес, позволь пожелать тебе удачной покупки и на этом закончить нашу милую семейную беседу. Кстати, после главврача, или как он там называется, я должен переговорить с телевизионщиками, а ещё забрать из банка наше пожертвование — этот огромный, словно выписанный Гулливером, символический чек на 25 тысяч долларов. Так что, дорогая, к ужину меня не…

— Ещё как буду ждать, — оборвала его Эджер. — Вечером мы приглашены к Фицуотерам, ты что, забыл? Если мы не явимся, как обещали, они не пожертвуют в твой избирательный фонд даже лилипутского чека, разве нет?

— Нет, этого не может быть, — не поверил собственным ушам Мюррей. — Приём у Фицуотеров… у первых богачей графства… невероятно, как такое могло вылететь у меня из головы? О боже, дорогая, я становлюсь маразматиком, полным маразматиком, и это уже сейчас — за целых полтора года до предвыборной гонки! Проклятье, не слишком ли рано я начал раздавать обещания и тут же забывать о них?

— Похоже, ты не самая выносливая лошадка, — рассмеялась Эджер, накрутив уже три из своих десяти ежеутренних миль и всё ещё ничуть не запыхавшись. — Но ничего, зато у тебя жокей что надо — настоящая воительница‑амазонка, ты не находишь? Между прочим, мистер Гулливер был примерно твоих габаритов, так что если и выписывал чеки, то ничуть не больше твоих, помни хотя бы об этом, ладно?

И она первая закончила разговор, дотянувшись босой ногой до стоявшего на прикроватной тумбочке телефона и изящно отжав большим пальцем кнопку громкой связи.

На следующее утро Мюррей Макгивен, управляющий юридической конторы «Морган и Макгивен» — приданого жены, урождённой мисс Эджер Морган, дочери ушедшего на покой огранщика «Де Бирс», чувствовал себя как выжатый лимон. Чтобы скорее обрести форму, он пригласил массажиста, который дожал из него последние соки, а потом долго валялся в крытом бассейне с водой, идентичной по химическому составу с водой Мёртвого моря. Накануне ему пришлось изрядно попотеть, изображая перед Фицуотерами мужскую половину идеальной супружеской пары — обещанные двести тысяч долларов стоили того. А вот с главной женской ролью данного лицедейства Эджер справилась легко и непринуждённо, с мастерством опытной бродвейской актрисы, и Мюррей лишний раз укрепился в своём давнем подозрении, что ей явно доставляет либо садистское, либо мазохистское удовольствие состоять в их изначально лишённом любви, изначально построенном на взаимном расчёте несчастливом «морганатическом» браке.

В половине третьего к дому супругов подъехал микроавтобус. Это был голубой пассажирский «додж» из пункта проката автомобилей. В автомобиле, кроме водителя, их ждала мисс Элен, секретарь‑референт мужа, типичный «синий чулок» в начале бальзаковского возраста. Она сидела в салоне на отдельном сидении, придерживая у ног увеличенную до четырёхфутовой длины фоторепродукцию банковского чека, наклеенную на толстый картонный лист.

— Хорошо, что соответствующим образом не увеличилась и сумма, — заметила Эджер, когда выбрала место у окна и усадила мужа рядом. — А то я всегда думала: и с чего это вдруг рука дающего не должна оскудеть, если ему приспичит подавать налево‑направо?

Мюррей крепко сжал губы. Он почувствовал, как недавняя усталость вновь наваливается на него. Борясь с искушением послать всё к чёрту и вернуться в дом, он кивком головы показал водителю, что можно ехать, и сухо распорядился:

— Пожалуйста, Элен, когда будете выносить, оберните во что‑нибудь, наша поездка и без того сплошная показуха.

Но Эджер не дала Элен произнести покорное «да, мистер Макгивен».

— Не думаю, что ты прав, дорогой. А вдруг пациенты решат, что это несут очередной поминальный венок, пускай и прямоугольной формы? Сейчас цветочные фирмы какие только венки не изготавливают. Однажды на похоронах одного модельера я видела венок в виде иголки с ниткой, представляешь?

Господи, опять она права, подумал Мюррей, откидываясь на спинку незнакомого и неудобного сиденья. Права как всегда, как изо дня в день, как в каждом чёртовом разговоре!

Когда минивэн набрал скорость, Эджер засыпала мужа вопросами:

— Дорогой, а в какую именно клинику мы направляемся? И какой телеканал будет всё это снимать? Надеюсь, ты с ними договорился, что сюжет должен выйти в эфир не раньше чем через полтора года, как можно ближе ко дню голосования? А главврач, он не станет раньше времени раздавать интервью о нашей «неслыханной щедрости»?

Вопросы прозвучали, как будто чересчур любопытная жена привычно суёт нос в сугубо профессиональные дела мужа. Что ж, так бы оно и было, добейся Мюррей своего нынешнего статуса без денег и связей Эджер. Но нет, как личность отдельно взятая, как неповторимая человеческая индивидуальность он ничего особенного из себя не представлял, ни внутренне, ни хотя бы внешне, разве что размером мужского достоинства, судя по первой реакции женщин, бывших когда‑либо в его жизни, мог войти в разряд избранных. Поэтому во всём, что не касалось постели, господствовала она, дочь богатого ювелира, и это именно ей, фактической главе и семьи, и компании, несколько месяцев назад вдруг взбрело в голову из жены рядового юриста обратиться в жену окружного прокурора. С детства привыкшая восседать на плечах отца и смотреть на мир сверху вниз, она и теперь не сомневалась в осуществимости любого своего женского каприза, любой своей женской прихоти. Кроме того, идея с серией благотворительных акций, состоявшихся задолго до выборов, и, следовательно, никак с ними не связанных, также родилась в её очаровательной головке. Да и о том, чтобы нанять для сегодняшней поездки скромный микроавтобус, а не отправляться к умирающим людям на одном из их шикарных служебных или личных авто, почему‑то первыми не догадались ни Мюррей, ни даже Элен, непосредственно организационными вопросами и занимавшаяся.

Мюррей медленно скосил взгляд на жену. Слов нет, для своих без малого сорока лет она выглядела совершенно умопомрачительно, особенно в этом новом элегантном костюме строгой тёмно‑серой расцветки. Красивая и остроумная, богатая и аристократичная, она была бы мечтой любого мужчины, если б не одно «но» — вместо крови в её венах круглосуточно циркулировала бесцветная и студёная дистиллированная вода.

Между тем вопросы Эджер осязаемо повисли в воздухе, требуя конкретных и исчерпывающих ответов.

Борясь с внезапными спазмами в горле, Мюррей глухо произнёс:

— Будет лучше, если ты послушаешь Элен, дорогая. Я вёл только телефонные переговоры, а она как раз тем и занималась последний месяц, что не вылезала из больниц и телевизионных студий.

И супруги одновременно повернули головы в сторону Элен.

Элен, близорукая, веснушчатая, с рыжими, туго стянутыми на затылке волосами, была одета в светлое льняное платье с круглым воротником, которое Мюррей тоже прежде на ней не видел. Однако сидело оно на этой вроде совсем ещё не старой «старой деве» как на одноразовом пластиковом манекене — в лучшем случае. Можно было подумать, она тратит своё достаточно неплохое жалованье куда угодно, но только не на саму́ю себя. Слегка волнуясь, как и все незамужние секретарши в обществе жён своих боссов, Элен поправила ужасные роговые очки на длинном горбатом носу и начала отвечать на переадресованные ей вопросы в том же порядке, в каком они прозвучали из первых уст.

— Мы направляемся в лечебницу святого Матфея, — зачем‑то положила она руку на плоскую грудь. — Из восьми хосписов, функционирующих в нашем округе, он единственный из частных и вместе с тем некоммерческих. Здание небольшое, рассчитано от силы на пятьдесят пациентов, специализация — онкологические заболевания. Что касается местных телеканалов, то мы заключили договор с самым на сегодняшний день рейтинговым — десятым. Они будут снимать эту и последующие благотворительные акции как единый предвыборный ролик, поэтому в новости сегодняшние кадры не попадут. Съёмочная группа выехала в лечебницу час назад, чтобы заранее осмотреться на месте и подготовить телевизионную аппаратуру. С ней мы отправили и корзины с цветами. А заведует хосписом доктор Арсенио Флауэр, человек, судя по отзывам коллег, исключительной честности и порядочности.

— Что ж, прекрасно, — поморщилась Эджер. У Элен было столь невыразительное и бесцветное произношение, что казалось, они прослушали механическую куклу, а не живого человека из плоти и крови. — А какова процедура вручения чека? — поневоле вслушалась она в звучание собственного голоса и осталась вполне довольной. — Да и вообще, как там нам лучше себя вести? При общении с больными, я имею в виду.

Теперь она обращалась непосредственно к секретарше, удостоив её одной из своих великосветских улыбок.

После короткой паузы работа голосового устройства внутри Элен возобновилась:

— Режиссёр сказал: всё должно быть скромно или даже буднично. Никакого потрясания чеком перед объективами, никаких слёз умиления и проникновенных речей, никакой восторженной толпы и грома аплодисментов. Просто несколько кадров, как мистер Макгивен передаёт чек мистеру Флауэру, как вы, миссис Макгивен, ставите букет у изголовья одного из больных и как вы оба беседуете с кем‑нибудь из обслуживающего персонала. Всё остальное будет в закадровом тексте. А с пациентами надо вести себя каждый раз по‑разному: кто‑то не прочь излить душу перед посторонним человеком, кто‑то наглухо закрылся, как двустворчатый моллюск, и ни на что внешнее не реагирует — смотря у кого какая стадия болезни. Единственное, чего они одинаково не приемлют, так это праздного любопытства и наигранного оптимизма со стороны случайных посетителей. Достаточно сказать, что между собой они называют место своего пребывания домом смерти, приёмной смерти, последним приютом, отдыхом перед последней дорогой, а порой и базой по подготовке католических смертников.

— Бр‑р, — зябко повела плечами миссис Макгивен. — После таких инструкций весь мой оптимизм как‑то сразу улетучился. Что ж, остаётся сделать вид, что мы расстаёмся с двадцатью пятью тысячами вовсе не из праздного желания узнать, а куда их может потратить исключительно честный и порядочный мистер Фла… Флауэр, так, кажется?

Мюррей Макгивен еле сдержался, чтобы не воткнуть в уши мизинцы по самые барабанные перепонки. Сидя рядом с женой, он просто глох от бурлящих в ней одиннадцати пинт химически чистой дистиллированной воды.

Хоспис святого Матфея находился в черте города, но в тихом, обособленном месте, стоял в окружении деревьев и на берегу бывшего мельничного пруда с матово‑серым, будто занесённым пылью, зеркалом воды. Вместе с хозяйственными постройками комплекс занимал территорию около четырёх сотен акров. Когда микроавтобус миновал указатель с названием учреждения, Эджер вынула из сумки зеркальце, чтобы поправить причёску, Мюррей заёрзал на сиденье, а Элен повернулась к водителю и стала объяснять, как лучше подъехать к небольшой группе людей, замахавшей им руками у входа в здание с крышей из оранжевой черепицы и изумрудно‑зелёным от разросшихся лиан фасадом. Человек, стоявший отдельно, поднял на плечо видеокамеру и начал снимать подъезжающую машину. У окон второго этажа толпились ходячие больные и сосредоточенно наблюдали за происходящим.

Как секретарша и информировала, не было ни потрясания чеком, ни слёз умиления, ни бурного изъявления благодарности. Правда, у доктора Арсенио Флауэра, маленького подвижного человечка лет шестидесяти, слегка дрогнул голос, когда он, приняв из рук Мюррея символический чек, сказал, что они наконец смогут почистить пруд и запустить туда белых лебедей.

— Отлично, то, что нужно! — радостно потирая руки, похвалил участников эпизода Ник Поллинг, режиссёр рекламного отдела десятого канала. — Никакого пиара, просто голая констатация крохотного, как булавочная головка, исторического факта. Можете мне поверить: чем надрывнее и безапелляционнее ты расхваливаешь товар, тем меньшим спросом он пользуется у покупателя, без разницы, презерватив ли это исключительной надёжности или всего лишь очередной кандидат в очередные президенты. Я всегда говорю составителям рекламных текстов: умеряйте пыл, леди и джентльмены, ради бога, умеряйте пыл! Как можно меньше слоганов, звучащих как сообщение о нападении на Пёрл‑Харбор!.. Так, что у нас дальше? — освежая память, он быстренько заглянул в сценарий в руках одного из ассистентов. — Ага, миссис Макгивен, а теперь ваш черёд выходить на авансцену. Значит так: в сопровождении сестры Сэйтич вы заходите в реанимационную палату, или как она здесь называется, ставите у изголовья молодого человека по имени Фред Арэлби вот этот маленький скромный букет полевых цветов, потом садитесь на краешек кровати и начинаете говорить какие‑нибудь слова, неважно какие, звука всё равно не будет. И запомните, дублей тоже не будет: я не признаю постановочных кадров, от которых за милю несёт халтурой и фальшью. Будьте тем, кем вы в действительности являетесь — доброй католичкой, помогающей больным и страждущим. И ни в коем случае не играйте, наоборот, волнение или зажатость человека перед камерой только усиливают документальность происходящего. Пойдёмте, мэм, Фред Арэлби предупреждён о вашем визите.

Подчиняясь железной воле Ника Поллинга, Мюррей Макгивен с секретаршей остались ждать Эджер в кабинете Арсенио Флауэра. Оказавшись с гостями с глазу на глаз, доктор суетливо налил им по чашечке жиденького кофе, потом, не выдержав наступившего молчания, попросил разрешения ненадолго выйти и вскоре возвратился вместе с падре, служившим в часовне при хосписе, и с неотличимым от пациентов престарелым садовником, в чьи обязанности входило, кроме прочего, следить за состоянием пруда. По замыслу режиссёра, кадры именно с представителями обслуживающего персонала, а не с руководящим составом, подчеркнули бы бескорыстие четы Макгивен.