Аргус Мархабаев представляет

   Аргус Мархабаев

СРАЩЁННАЯ СМЕРТЬ

Когда стороны были представлены друг другу, падре прочистил горло и заговорил, обращаясь к Мюррею:

— Да хранят небеса вас и вашу благоверную, мистер Макгивен. И вас, дорогая Элен, столько дней проникавшуюся нуждами нашей печальной обители. И это ничего, что мы принимаем вашу помощь под слепящими лучами юпитеров. Да, в евангелии от Матфея, чьё славное имя носит наша клиника, действительно сказано: «Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного». Но не сказано ли в священном Писании о человеке, творящем добро, и другое: «Прочно будет богатство его, и о милостынях его будет возвещать собрание»? Хвала безбожникам, в поисках подобных противоречий они всю Библию перерыли, отыскивая для нас, сопастырей Христовых, какие угодно цитаты на какие угодно случаи жизни. Но даже они, Фомы Неверующие наших дней, бессильны придать иное толкование следующим словам откровения Божиего: «Благотворительность, как рай, полна благословений, и милостыня пребывает вовек». Нигде в пятикнижии Моисеевом, нигде в шестикнижии новозаветном и даже нигде в отречённых апокрифах не обнаружить им противоположных слов: «Благотворительность, как ад, полна проклятий, и жестокосердие пребывает вовек». Я искренне склоняю голову перед вами, мистер Макгивен.

Священник был заметно моложе Мюррея, моложе по меньшей мере на десять лет, и Мюррей был благодарен ему за то, что тот смог обойтись без этого несообразного при данном обстоятельстве обращения «сын мой». Его всегда коробило, когда какой‑нибудь сопляк называл человека в два раза старше себя сыном только на том основании, что мама в детстве шила ему распашонки с клерикальными воротничками. Конечно, это смахивало на паранойю, но ему казалось, что тем самым скороспелые, не познавшие настоящей жизни служители культа пытаются утвердиться в собственных глазах.

— Я полностью присоединяюсь к этим пожеланиям, — воодушевился Арсенио Флауэр примером говорить без околичностей. — Если бы вы знали, мистер Макгивен, как мы нуждаемся в добровольных пожертвованиях. Конечно, эти деньги не спасут жизней нашим больным, но они облегчат их страдания, помогут скрасить их последние дни и позволят им достойно принять неизбежное. Души, вот что они в конце концов спасают. Я спешу сказать об этом, пока эти репортёры не вернулись, потому что, если их послушать, так мы должны едва ли не снисходительно принять ваш дар и тут же, прошу прощения, вытолкать вас взашей.

Все заулыбались, а садовник даже хихикнул. Это было последнее, что в тот день запечатлелось у Мюррея в сознании. Дальнейшее он воспринимал уже на уровне подсознания. Сначала где‑то наверху раздалась какофония бегущих ног и кричащих голосов, которая стремительно прибавила в мощи и переместилась к лестнице между этажами, по пути вбирая в себя новый топот и новые крики, пока наконец не скатилась вниз и не потрясла стены узкого коридора, заставив Мюррея и других рвануться к выходу.

В коридоре билась в истерике толстая, как бочка китового жира, сестра Сэйтич. У основания лестницы метался режиссёр Поллинг и дико орал во всё горло, потрясая кулаками со смятыми в комья листами сценария. По всему коридору распахивались двери, откуда как на пожар выбегали сотрудники вперемежку с пациентами. Кто‑то умолял вызвать «скорую», кто‑то кричал, какая к чёртовой матери «скорая», в полицию, вот куда надо звонить как можно быстрее. Образовавшаяся вокруг Мюррея толпа понесла его вслед за Поллингом на второй этаж, к распахнутым дверям реанимационной палаты, где человека с видеокамерой рвало прямо на ковровую дорожку. Когда Мюррей, падре, мистер Флауэр, Элен и садовник ворвались в палату, они как вкопанные застыли на пороге, шокированные открывшейся картиной.

Комнату, и без того выходившую окном на солнечную сторону, заливали дополнительным светом два мощных софита. В единственной кровати, поставленной изголовьем к западной стене и окружённой медицинской аппаратурой, вместо одного человека находились сразу двое. Как и положено безнадёжному больному, Фред Арэлби лежал весь в проводах и трубках, с закатившимися белками глаз, а вот Эджер, обычно такая надменная и брезгливая Эджер, полулежала на нём, тесно прижавшись щекой к его окровавленной груди и напряжённо глядя в пространство, словно пытаясь различить биение только что остановившегося сердца. И только кровь, продолжавшая сочиться из её перерезанной шеи, говорила о том, кто из двоих жив, а кто мёртв. Пропитав насквозь пижаму пациента и шерстяное одеяло, кровь уже капала на пол, образуя алую лужицу. А в свесившейся вниз и конвульсивно дёргающейся руке Фреда Арэлби отбрасывал на потолок зловещие блики окровавленный хирургический скальпель. Увидев, как жестоко он ошибался насчёт бесцветной и холодной дистиллированной воды в венах Эджер, Мюррей на непослушных ногах шагнул в доверху затопленную светом реанимационную палату и, впервые в жизни лишаясь всяких чувств, провалился в кромешную темноту…

По иронии судьбы, детектив, расследовавший жуткое происшествие в хосписе, носил не менее пугающую медицинскую фамилию — Болгеч, что по‑ирландски значило «оспа». Длинный и седой, одетый как забулдыга, он никак не мог решить, что это было: предумышленное убийство или убийство в состоянии аффекта. В пользу первой версии говорило то, что Фред Арэлби знал о предстоящем визите четы Макгивен и заранее запасся хирургическим скальпелем. С другой стороны, на видеокассете, изъятой у съёмочной группы, было ясно слышно, какие слова произнесла миссис Макгивен, после того как походя сунула цветы в вазу на подоконнике и затем грациозно примостилась у умирающего на кровати.

«А вы знаете, что умрёте?» — не удосужившись ни поприветствовать больного, ни справиться о его самочувствии, прямо в лоб спросила она и в ожидании ответа так и впилась глазами в лицо, похожее на лицо мумии.

«А вы?» — можно было прочитать по губам Фреда Арэлби, прежде чем он выпростал из‑под одеяла руку с ножом и из последних сил полоснул её по горлу, заставляя камеру в руках малоопытного оператора дрогнуть и поползти вверх.

Кто знает, закончилась бы заурядная благотворительная акция беспрецедентным преступлением, не задай женщина этот свой в высшей степени бестактный вопрос. Ведь ничто не указывало на то, что Фред Арэлби, загодя разживаясь скальпелем, готовился к убийству именно миссис Макгивен. Да и об убийстве ли вообще помышлял умирающий от лейкемии человек, держа под матрацем нож, а, скажем, не о самоубийстве? А может, он всего‑то и намеревался сделать, что наточить затупившийся карандаш? Впрочем, никому никакой разницы не было, к какому выводу придёт детектив Болгеч. Сразу после убийства больной из реанимационной палаты впал в кому и по той же иронии судьбы испустил дух в ту самую минуту, когда гроб с телом его жертвы плавно опускался на дно могилы. Данное совпадение детектив отметил, заехав после похорон в хоспис и записав показания падре, который по долгу службы стал свидетелем последних минут Фреда Арэлби. По словам священнослужителя, исповедать несчастного он не успел: молодой человек умер не выходя из комы. Обрадовавшись, что всё разрешилось само по себе, детектив вернулся в участок, написал краткий отчёт о произошедшем и с чувством исполненного долга поспешил домой, где его давно никто не ждал, кроме старого верного друга Пэдди, как назывался предпочитаемый им среди всех прочих сорт недорогого ирландского виски.

А Мюррей Макгивен так и не выдвинулся в независимые кандидаты на пост окружного прокурора. И отнюдь не потому, что трагедия, случившаяся в хосписе, выбросила его из колеи. По правде сказать, политические амбиции жены уже в момент озвучения не пришлись ему по нраву, как не приходились, впрочем, и любые другие, просто в тот раз он не стал наживать язву в бесполезных спорах, а со спокойной душой положился на мудрость избирателя. Лично он, сын рабочего и домохозяйки, когда‑то не мечтал добиться даже нынешнего своего общественного положения. Так что, хороня Эджер, Мюррей хоронил заодно и её дурацкую мечту о статусе жены окружного прокурора, сразу после траурных мероприятий распорядившись свернуть и предвыборные мероприятия. Со стороны родителей жены он, как и ожидал, не встретил никакого непонимания, напротив, во многом благодаря их связям ему удалось добиться того, чтобы слухи о трагедии не стали предметом широкого обсуждения в прессе и на телевидении. Всё‑таки уже от одного факта убийства в хосписе за милю несло сладковатым запахом информационной сенсационности.

Примерно через неделю после поминок, обошедшихся без выспренних фраз, без фальшивых слёз, словно срежиссированных самим Ником Поллингом, поток соболезнований иссяк, последние родственники разъехались по домам, получив на память особо ценные вещи Эджер, а остальное Мюррей отдал горничной, в том числе велотренажёр, давно придававший спальне совершенно скабрёзный вид. Только избавившись от опостылевшей железяки, он смог в полной мере осознать, что ужасающая смерть Эджер не пригрезилась ему в ярком фрейдистском сне, что Фред Арэлби навсегда избавил бедняжку от необходимости тщательно следить за фигурой и что впереди его ждёт совершенно другая жизнь. И уж она‑то будет получше прежней, поначалу был уверен Мюррей, возвращаясь к своему повседневному распорядку. Теперь он богат сам по себе, а не женат на богатой, и волен делать что захочет, не подлаживаясь ни под чьи интересы, так может ли быть иначе? Конечно же, потеряв жену, он совсем не хотел петь и плясать от счастья, вовсе нет, но и назвать безутешным горем наполнявшее его чувство было бы большой натяжкой. Если убрать последствия пережитого шока, то это было скорее ощущение волнения и беспокойства, которое испытывает мужчина, внезапно овдовевший в полном расцвете лет. И оно быстро пройдёт, сто́ит только появиться на горизонте новой женщине, а пока даже хорошо, что не проходит, ибо скрывать свои истинные чувства ему никогда особо не удавалось.

Однако чем дальше, тем больше не находил себе места в опустевшем и оттого переставшим быть уютным доме вольная птица Мюррей Макгивен. И чем дальше, тем больше он ловил себя на том, что ему вдруг стало не хватать ежедневных словесных перепалок с Эджер, её язвительных шуток и высокомерного поведения, за которые с ней так упоительно было отыгрываться в супружеской постели. Странно, они прожили в браке целых восемь лет, ежедневно трепля друг другу нервы, но ни одному из них ни разу не пришло в голову завести в спальне отдельные кровати, не говоря уже об отдельных спальнях на разных этажах. Даже проклятый велотренажёр не мешал им быть идеальными любовниками. Бедная Эджер! Кажется, на следующий после похорон день Мюррею звонил доктор Арсенио Флауэр, кое‑как сумел объяснить, что в сложившейся ситуации, по‑видимому, он должен считать чек аннулированным, и что это, конечно, само собой разумеется. Нет, чек ваш, сказал Мюррей, из‑за одного пациента не должны страдать оставшиеся сорок девять, и, не дожидаясь слов благодарности, положил трубку. Наверное, окажись на его месте Эджер, а он на её, она бы сказала то же самое. Только вот участвовать в выборах она бы ни за что не отказалась, напротив, выжала бы из случая в хосписе максимум возможного и разбила конкурентов в пух и прах.

Полтора года спустя, когда борьба за кресло окружного прокурора взяла старт, Мюррей обручился с секретаршей. Всё это время она не оставляла его без своей заботы не только на службе, но и в любое другое время готова была прибыть по первому зову. Её чуткость простиралась до того, что она едва ли не за него выдумывала лишний повод посетить кладбище, так что на могиле Эджер никогда не переводились венки из гвоздик, сплетённых в виде сердечка, или из ромашек, сплетённых в виде распятия. Как и первой жене, Мюррей сделал Элен предложение, руководствуясь исключительно здравым смыслом, а не воспылав жгучей страстью. Первая жена обеспечила его деньгами и положением, получая взамен беспрекословное подчинение, от второй он намерен был требовать ровно обратного. Помимо всего прочего, Элен в последний год здорово похорошела, убрав горбинку на носу, изменив причёску, вставив контактные линзы и начав одеваться у подающего надежды модельера. Познакомившись с ней в один из своих теперь уже нечастых приездов, родители Эджер без всяких предубеждений благословили Мюррея на новый брак.

Буквально за пять дней до венчания к дому Мюррея подъехал пикап. Было начало апреля, шёл первый в году дождь, и молодой мужчина изрядно промочил плащ, пока горничная ходила с докладом к хозяину и получала соизволение проводить визитёра в дом.

Совершенно обленившаяся после смерти Эджер, в холле горничная небрежно махнула рукой в сторону хозяйского кабинета, даже не предложив гостю раздеться, и удалилась досматривать телевизионное шоу.

— Мистер Стрейнер? — поднял глаза на вошедшего Мюррей Макгивен, отрешаясь от созерцания пляшущих в гигантском камине жёлтых, голубых и красных языков пламени. Он сидел в паре футов от огня и жестом пригласил мужчину воспользоваться соседним креслом. — Откуда вы и чем могу служить? Если хотите, можете снять плащ и повесить на каминную решётку — пускай сохнет.

Мужчина так и сделал, и у Мюррея ёкнуло сердце, когда он увидел на усевшемся напротив мужчине католический воротник и тотчас признал в нём патера из хосписа, куда однажды понесла его нелёгкая делать благотворительный дар на 25 тысяч долларов.

— Вы меня узнали, сын мой, — определил патер, в отблесках каминного огня рассмотрев выражение лица хозяина; электрический свет в кабинете не горел, за окном сгущался вечерний сумрак. — И неудивительно — после всего случившегося‑то. Вы, должно быть, каждого из нас не забудете до конца дней.

— Мистер… Стрейнер, зачем вы здесь? — в полном недоумении вымолвил Мюррей.

Святой отец протянул ладони к огню. На указательном пальце его правой руки сверкнула старинная рубиновая печать в массивной золотой оправе.

— А вы не догадываетесь? — ответил он вопросом на вопрос. — Сами подумайте: зачем к известному в городе благотворителю, собирающемуся жениться во второй раз, может неожиданно нагрянуть священник, исповедавший убийцу его первой жены? Разумеется, просить новых пожертвований на богоугодные дела, сын мой.

— Что… что вы этим хотите сказать? — сдавленно произнёс Мюррей, медленно переводя взгляд с багрового камня на пальце священника на белый прямоугольник воротника под его выбритым до синевы квадратным подбородком. Слова, произносимые священником зычным амвонным голосом, всё равно с трудом обретали в его голове смысл, как будто звучали на редкостном диалекте английского, требующем дополнительного распознавания, если вообще не на церковной латыни. Похоже, к нему возвращалась старая болезнь — неспособность сразу вникать в смысл слов, если он не видел лица говорящего.

— Я хочу сказать, что вам нужно покаяться, мистер Макгивен. Покаяться в убийстве жены, составившей в вашу пользу и завещание, и договор страхования жизни. Вообразите, что находитесь в исповедальне, и излейте душу свою пред слугой господа своего Иисуса Христа. Обстановка здесь, как я погляжу, вполне подходящая. Впрочем, католический священник может принять покаяние хоть на нудистском пляже, вы ведь знаете, что такое «частная исповедь», она же «исповедь на слух»? Да, убийство есть самый смертный из грехов, однако убийство убийству рознь, и запас добрых дел, совершённых богородицей, Иисусом и святыми, в некоторых случаях позволяет нам очищать души и от него, наложив на прегрешившего соответствующее искупительное наказание. Полагаю, десятикратного прочтения «Помилуй меня, боже» и чека на 45 тысяч хватит за глаза, ведь усопшую трудно было назвать ангелом во плоти, верно? Согласитесь, от мирского судьи, хотя оные и рядятся в мантии наподобие кардинальских и рукополагают на Библии, женоубийце невозможно снискать божественной благодати прощения, уж вам как выпускнику иезуитского юридического университета об этом должно быть хорошо известно, не правда ли, сын мой?

— Я вам не сын! — выкрикнул Мюррей, не сводя глаз с губ священника. — Ни вам, ни какому бы то ни было ещё девственнику в сутане, слышите?

— Святая Мария, да ведь это говорится в иносказательном смысле, — удивился падре, — что за странные у вас комплексы? Хотя, честно признаться, у меня самого́ порой выпадают минуты, когда в ответ на обращение «отец» хочется взвыть: «Никакой я вам не отец, паршивые сукины дети!»

— И всё же, как насчёт исповеди? — настойчиво повторил он после недолгой паузы. — Поверьте двухтысячелетнему опыту католической церкви, от покаяния грешник ничего не претерпевает, кроме облегчения. Это поневоле признали даже откровенные надсмехатели над таинством исповеди, вынужденные вместо укромных кабин в храмах божьих откровенничать в креслах психотерапевтов с работающими диктофонами под носом. И не бойтесь, я не потащу скелеты из вашего шкафа в полицейское управление, они там всамделишные скелеты не знают куда складывать. Или вы сомневаетесь в моей способности свято хранить тайну исповеди? Ну что же, в таком случае мне ничего не остаётся делать, как пойти на нарушение служебного долга и раскрыть тайну другой исповеди — этого бедняги Фреда Арэлби… хотя чем это не моя собственная исповедь? Надеюсь, вы последуете моему примеру, мистер Макгивен.

Он и бровью не повёл, когда в камине оглушительно треснуло пылающее полено. Мюррей же весь обмер: теперь, когда он следил за артикуляцией священнослужителя, значение слышимого тотчас раскрывалось в его голове, порождая там жуткое, неимоверное предположение. Чтобы не выдать охвативших его чувств, он прижал ладони к лицу, закрываясь от предательского света камина, но тут же убрал, не желая терять из виду лицо собеседника и одновременно поклявшись себе, что завтра же обратится к психотерапевту. И лишь самым краем сознания успел отметить, что правая его щека горит не меньше, чем левая, обращённая к огню.

— Так то оно лучше, — усмехнулся отец Стрейнер, явно наблюдая реакцию, на какую рассчитывал. — Хочу сразу предупредить: в лечебнице знают, куда я поехал. Правда, не знают, с какой целью, но всё же забивать меня кочергой и закапывать в саду я вам не советовал бы. А теперь позвольте перейти к исповеди, мистер Макгивен, так сказать, к исповеди священника, попирающего тайну исповеди, и не беспокойтесь, больше десяти минут она у вас не отнимет.

Словно не привыкший быть голословным, он указал на каминные часы, подождал, пока секундная стрелка не достигнет двенадцати, и взмахом руки дал себе десятиминутный отсчёт.

— Как известно, убийца вашей жены отправился на небо в то же самое время, когда её предавали земле — начал он. — Надеюсь, хоть катафалк им достался не один и тот же. И я никоим образом не лгал детективу Болгечу, свидетельствуя, что Фред Арэлби покинул бренный мир не приходя в сознание и, следовательно, не успев исповедаться перед смертью. Однако бедняга всё же прошёл спасительный обряд покаяния, прошёл по всей форме, прошёл за неделю до того ужасного случая с вашей женой.

Когда мисс Элен, ваша преданная секретарша, наведалась к нам впервые, она сразу осведомилась, а нет ли у нас пациента‑мужчины, дни которого сочтены со всей определённостью, причём пациента молодого и достаточно приятной наружности, чтобы полутора годами позже кадры с вашей женой и умершим к тому времени молодым человеком заставили бы избирателей прослезиться. Таких у нас было трое, но она остановилась на Фреде Арэлби, и теперь я понимаю, почему: только у того имелся близкий родственник, а именно сестра, судьба которой ему была небезразлична. Двое других, как говорится, были без роду, без племени. Так вот, на той исповеди ко спасению, тайну которой я сейчас безбожно нарушаю, Фред Арэлби признался мне в поистине немыслимых вещах. Он сказал, что ваша секретарша предлагает ему совершить грех человекоубийства, а жертвой должна стать женщина, которая вскоре придёт его навестить. Дескать, эта женщина уже много лет отравляет жизнь своему мужу, мягкому и доброму человеку, что она ни за что не хочет давать ему развод, тогда как он давно разлюбил супругу и хочет жениться на ней, мисс Элен, своей секретарше, и что предстоящий благотворительный визит в действительности вызван стремлением этой избалованной, самовлюблённой и циничной женщины увидеть себя на телеэкране. В случае, если Фредди согласится, мисс Элен обещала в тот же день открыть на имя его сестры банковский счёт на двадцать тысяч долларов, а потом, когда дело будет сделано, увеличить вклад вдвое, предупредив, что это максимальная сумма, которую её патрон может снять с собственного счёта, не привлекая излишнего внимания. Да, мистер Макгивен, вы с вашей любовницей, а теперь и невестой, неплохо всё продумали: безнадёжно больной парень ничего не терял, но многое мог приобрести, а тайна внезапного обогащения его сестры должна была вместе с ним уйти в небытие. Откуда же вам было знать, что этот бритоголовый детина, который ещё вчера вырывал страницы из Евангелия, чтобы набить травкой, и делал неприличные жесты вслед проходящим монашкам, в стенах хосписа стал истовым верующим и без колебаний расскажет обо всём своему духовнику?

Но самое интересное происходило потом. Смею вас заверить, первой моей мыслью было посоветовать Фредди связаться с полицией, как то нам и предписано уставом римско‑католической церкви в случаях деяний криминального характера. Однако это была только первая мысль. Все остальные были прямо противоположные, словно их мне принялся нашёптывать сам сатана. Эй, жарко задышал князь тьмы над самым моим ухом, парню всё одно отправляться в чистилище, так почему бы ему не захватить с собой попутчицу? Этот твой Фредди прожил пустую, бесполезную жизнь, никакого прока от него никому никогда не было, так что все пути в рай ему всё одно заказаны. Напротив, для него это будет отличным шансом хоть напоследок совершить доброе дело: смертью одного облегчить жизнь сразу пятерым — мистеру Макгивену, мисс Элен и своей сестре с двумя её малышами, живущими лишь на пособие для детей. Кроме того, продолжала наседать на меня нечистая сила, если потом у лечебницы святого Матфея случится новая нужда в деньгах, тебе, святой отец, будет к кому обращаться за помощью, знай, эти добрые люди ни в чём тебе не откажут. И лишь тогда, мистер Макгивен, лишь тогда я поддался дьявольскому наущению, когда подумал о наших пациентах, которым много чем можно было бы облегчить расставание с жизнью. Лично мне никогда не нужно было денег, я всегда умел обходиться малым, ведь недаром меня многие всё же без всякого внутреннего сопротивления называют святым отцом.

В тот день я допоздна засиделся в палате Фредди Арэлби. Постепенно, шаг за шагом я подвёл его к тому, что он должен выполнить то, о чём его просит мисс Элен. Аргументы, которые приводил сатана, привёл и я, только старательно их пригладив и подкрепив надлежащими цитатами из Писания. Поистине, я сумел выдать чёрное за белое, обойдя молчанием тот факт, что, отказываясь дать развод, ваша жена поступает в строгом соответствии с церковным положением о святости брака, тогда как любовная связь вне супружеского ложа оскверняет его самым непотребным образом. Исповедь, плавно перетёкшая в проповедь, закончилась тем, что Фредди получил полное отпущение прошлых и будущих грехов и попросил меня принести ему самый острый хирургический нож, какой только отыщется в хосписе святого Матфея.

Ну как вам такая история, мистер Макгивен? Просто неслыханно, не правда ли? Что делать, мистер Макгивен, что делать, иногда и священнослужители встают на путь греха и беззакония. Впрочем, моим десяти минутам подходит конец, чтобы я мог как следует побичевать себя, поэтому давайте вернёмся к нашим лошадям и опять зададимся вопросом: так как же нам быть с вашим искупительным наказанием? Бог с ним, с чтением «Помилуй меня, боже», но от 45 тысяч, боюсь, мы не сможем так легко отмахнуться. И знаете, откуда взялось эта странное, не совсем круглое число? Полтора года назад вы пожертвовали нам 25 тысяч, вот я и решил, что с вас этого будет вполне достаточно — раз в год оказывать помощь хоспису на эту вполне божескую сумму, особенно с учётом инфляции. Я приблизительно знаю, сколько вам оставила ваша покойная жена, и думаю, что фирму «Морган и Макгивен» эти крохи ничуть не разорят, притом что Мафусаилова века мне вряд ли удастся прожить. А остальные 20 тысяч — это деньги, которые вы задолжали сестре Фреда Арэлби и её малышам. Уверен, не впади её брат в ко́му тотчас после совершения убийства, вы расплатились бы с ней до последнего доллара. И разрешите повторить ещё раз: из ваших денег в карманах моей сутаны не застрянет ни единого пенни, тем более что и карманов‑то там никаких нет, у меня по крайней мере. И самое последнее, что я должен сказать, ставя себя на ваше место: умирая, я не только не стану передавать эстафету шантажа дальше, я вообще откажусь от последнего покаяния, ибо во всей этой истории мои грехи перевесят и ваши, и мисс Элен, и Фредди, вместе взятые, и нет мне за них прощения ни над землёй, ни под небесами… Ого, мой плащ отлично просох на вашей каминной решётке! Как говорится, «и пусть вымоет священник одежды свои».

Когда он умолк, Мюррей словно пробудился от гипнотического сна. Он глубоко выдохнул, распрямился в кресле и потерянно уставился поверх головы ждущего ответа патера. Теперь его щёки не горели, а были бледны, как у покойника.

— Боже мой, — еле слышно проговорил он, — боже мой.

Элен. Господи, подумал Мюррей, она как раз завтра собиралась пройти обследование на беременность. Элен, превратившаяся из гадкой утки в очаровательную лебедь. Элен, с которой они сразу после венчания планировали отправиться в свадебное путешествие на Таити. Боже, вот куда она прежде тратила жалованье — копила для оплаты услуг наёмного убийцы!

Решая, как быть дальше, он принялся ломать пальцы на руках. Они выстреливали не хуже сырых поленьев, некоторые по два, а некоторые и по три раза кряду. Когда он так делал, Эджер неизменно говорила, что ему следовало бы как‑нибудь вызвать представителя книги рекордов Гиннеса. Эджер, похолодел Мюррей, как тебе венки из рук Элен?

Наконец, исчерпав запас щелчков, накопившийся меж кистевых фаланг, Мюррей обречённо встал с кресла и жестом остановил патера, который собирался подняться вслед за ним.

— Всё в порядке, чёртов святой отец, — мрачно бросил он, — посидите ещё десять ваших чёртовых минут. Я позвоню своему бухгалтеру, попрошу привезти наличные: перед свадьбой это не должно вызвать подозрений. Уверен, на этот раз мы сможем обойтись без торжественной церемонии вручения чека.

— Только не слишком мелкими и не слишком потрёпанными купюрами, сжальтесь, — засмеялся падре. — Иначе мне придётся выдумывать историю про бедного вдовца, опускавшего и опускавшего в сокровищницу по две лепты, опускавшего и опускавшего!

Бросив его слушать, Мюррей направился к письменному столу у стены, сплошь заставленной книгами. Включил настольную лампу, открыл выдвижной ящик и долго рылся в куче визитных карточек, пока не нашёл нужную. Набор указанных на визитке сперва служебного, а затем домашнего телефонных номеров и ожидание ответов протекали ещё томительнее. Когда на том конце провода наконец соизволили снять трубку, он сказал:

— Алло, это говорит Мюррей Макгивен… Да‑да, он самый… Дело вот в чём, старина. Понимаете, мне тут срочно понадобились наличные, тысяч сорок пять‑пятьдесят, будьте настолько любезны, доставьте их ко мне на дом как можно скорее… Нет, чёрт побери, выезжайте лично и немедленно! Что? Как правильно сюда подъехать? О боже…

Набравшись терпения, Мюррей подробно описал дорогу, затем швырнул трубку и пробурчал, ловя недоверчивый взгляд вымогателя:

— У меня новый бухгалтер, ещё не имел чести бывать у босса дома. Проклятье, такое впечатление, что он не совсем трезв. Впрочем, от этого он только прибавит скорости, надо полагать.

— Что ж, посмотрим, — улыбнулся священник, сразу успокаиваясь. — А пока не последовать ли нам его примеру и тоже чем‑нибудь не согреться, мистер Макгивен? В такую погоду сама дева Мария не отказалась бы от стакана доброго вина.

— Ну уж нет, — передёрнул плечами Мюррей, садясь за стол. — Вот уберётесь отсюда со своими грязными деньгами, тогда и согревайтесь сколько душе угодно — хоть до положения риз. У меня же сейчас даже залить камин огнетушителем руки чешутся.

Глядя на то, как отец Стрейнер откинул голову назад и захлёбывается от смеха, Макгивен с трудом сдержал собственный нервный смех. Чтобы ненароком не выдать себя, он опустил взгляд и начал возиться с какими‑то бумагами на столе. Возвращая визитную карточку, лежавшую возле телефона, обратно в выдвижной ящик, он почувствовал, как сомнения овладевают всем его существом.

Но было уже поздно — визитная карточка принадлежала инспектору Болгечу.

Поздно? Чёртов Болгеч, пользовавшийся в областной прокуратуре репутацией закоренелого бобыля и пьяницы… было ли ему, подобно чёртову падре, кого известить, куда направляется?

Боже, Элен или Болгеч? Дитя или инспектор?