Аргус Мархабаев представляет

   Аргус Мархабаев

КРОЛИЧЬЯ ЛАПКА ДЛЯ АБИГЕЙЛ

Полежав с час, Марвин встал и размял затёкшее тело. Тяжести в желудке больше не чувствовалось. Подняв ружьё и осматриваясь, где бы лучше установить палатку, он двинулся в сторону «Мэрибет и Абигейл». Покрашенная в стальной цвет, она почти не выделялась на фоне воды и узкой полосы серой прибрежной гальки.

Он уже нагибался за причальной верёвкой, чтобы выволочь посудину на берег, когда ядрёная, нагулянная шилохвость выскочила из ближайшего можжевелового куста как чёрт из табакерки и стремглав взмыла в облака. По счастью, Марвин не успел разрядить ружьё. Движением, доведённым за многие годы до автоматизма, он вскинул двуствольный спрингфилд 22 калибра, взял пару дюймов на опережение и мягко спустил правый курок.

Громкий металлический щелчок, раздавшийся в умиротворяющем многоголосье природных звуков, подействовал на Марвина оглушительней выстрела. Не сразу сообразив, что это могла быть банальная осечка, он слишком поздно нажал на второй курок. И действительно, левый ствол сработал как надо, изрыгнув в небо сноп дыма и огня, однако к тому моменту шилохвость удалилась настолько, что сама виднелась как дробинка 22 калибра.

Зачехлив ружьё и закинув его в носовой отсек, расстроенный Марвин долго вертел в руке так некстати несработавший патрон. Постепенно его хмурое лицо разгладилось, взгляд приобрёл юношеский блеск, а уголки рта приподнялись в загадочной улыбке брата‑близнеца Моны Лизы…

Представительница Международной Амнистии из кожи вон лезла, чтобы придать голосу предельно горестные и трагические интонации:

— Как нам стало известно, сегодня днём Даг Баберет, двенадцать лет назад приговорённый к смерти за поджог зала игровых автоматов, повлёкший человеческие жертвы, переведён из общей камеры в одиночную, что означает одно — дата казни назначена. Официального подтверждения этому мы ожидаем получить на еженедельной пресс‑конференции в офисе окружного прокурора, назначенной на десять часов завтрашнего утра.

— Это был седьмой из моих девяти смертных приговоров, — самодовольно пророкотал судья по уголовным делам Малколм Эшдаун, усаживаясь за обеденный стол и приглушая звук телевизора. — По‑моему, в нашем штате это абсолютный рекорд. Что у нас на первое, дорогая?

— Боже, Малколм! — воскликнула миссис Эллис Эшдаун, с содроганием ставя перед мужем тарелку с его любимым луковым супом. — Ты разговариваешь как законченный серийный убийца. Можно подумать, тебе нравится от случая к случаю отправлять людей на смерть.

Заняв место напротив, себе женщина налила лишь для видимости. Разваренный лук она с детских лет на дух не переносила.

С наслаждением отправив в рот первые несколько ложек, судья промокнул губы салфеткой и возразил:

— Это им нравилось от случая к случаю отправлять людей на смерть. Я же просто лишал их такой возможности. Закон хотя бы к многократным убийцам должен быть суров, иначе это набитый до отказа мешок Санты, а не закон.

— Мы не отрубаем ворам руки, не кастрируем насильников, не ослепляем вуайеристов, — донеслось с экрана. Судья на секунду прервался, чтобы ещё поубавить громкости, и продолжил мысль:

— И потом, слюни при оглашении приговоров я не пускал и глаза в блаженстве на своды зала суда не закатывал, как готов это проделать сейчас, поглощая твой восхитительный луковый суп. Прости, что за столом, но совсем необязательно, чтобы ассенизаторам нравилось вдыхать запах дерьма.

— Какая гадость! — вновь содрогнулась Эллис. — Господи прости, но ассенизаторы хотя бы не хвастают перед жёнами, что выгребли до дна такой‑то по счёту нужник, так ведь?

— Не уверен, дорогая, совсем не уверен. С кем им ещё пооткровенничать о служебных делах, как не с любящими жёнами? А ты ведь любящая жена, а, миссис Малколм Эшдаун? Мне кажется, не любя мужа, жена не смогла бы приготовить ему такое объедение.

Не столько кушая сама, сколько наблюдая за тем, как ест муж, Эллис вздохнула:

— Да, я любящая жена, и боюсь, нас действительно разлучит только смерть, потому что иногда ты бываешь просто невозможен. Боюсь, я первая, кому ты когда‑либо выносил смертный приговор.

Тем временем представительница Международной Амнистии, словно назло манипуляциям Эшдауна со звуком, почти закричала в груду микрофонов перед собой:

— Возможно, вина Дага Баберета доказана, но смертный приговор сам по себе судебная ошибка! Когда наконец всем нам, кому давно осточертели полёты в космос, до тошноты приелся Интернет и порядком набили оскомину дебаты о клонировании, хоть немного поднадоест это чудовищно древнее, поистине динозаврское положение «око за око и зуб за зуб», когда наконец мы перестанем мириться с варварством узаконенных убийств, убийств, совершаемых официальными государственными органами?

— До тех пор, дорогуша, пока ты миришься с убийствами неузаконенными, с убийствами, совершаемыми отдельными вполне современными и цивилизованными гражданами, — с издёвкой произнёс судья и выключил телевизор. — Чёртовы правозащитники, когда наконец им самим не надоест талдычить одно и то же? Ни единого нового аргумента за последние полтораста лет, разве что оборот речи не слишком затаскан — она совсем чуть‑чуть не дожала до «юрисдикции юрского периода». И какое там «око за око» — пара меченых бельмом поганых глазищ за четырнадцать погасших детских очей, уж мне ли не знать.

На второе Эллис подала жареную утку с тушёной брюссельской капустой на гарнир. Разделывая птицу на порции, Малколм Эшдаун вернулся к своей излюбленной теме.

— Бедные телезрители, они наслушалась таких вот штампованных речей о судебных ошибках, — сказал он. — На самом деле судьи здесь абсолютно ни при чём. Ошибаются пироманы, когда вместе с залом игровых автоматов поджигают находящихся там ребятишек, ошибаются детективы, когда идут по ложному следу, ошибаются адвокаты, строя неверную тактику, ошибаются свидетели, путаясь в показаниях, ошибаются присяжные, полагаясь на эмоции, одним словом, ошибаются какие угодно участники уголовного процесса, но только не судьи. И не наша вина, что мы стои́м в конце подобной череды ошибок и служим всего лишь для их оглашения и придания им статуса законного решения.

— Ну, я думаю, судебные ошибки называются так не из‑за этих непогрешимых господ в мантиях, а из‑за помещения, где они случаются, — сказала Эллис. — Иначе люди говорили бы о судейских ошибках. Впрочем, ты прав, когда люди слышат о судебных ошибках, они всё равно имеют в виду ошибки, допущенные судьями. Наверное, это потому, что всё же только от вас зависит, будет ли подсудимый приговорён к пожизненному заключению, откуда у него, если он невиновен, есть шанс со временем выбраться, или спать ему вечным сном после смертельной инъекции, становясь жертвой ещё одной непоправимой судебной ошибки.

— Как бы не так! — прогремел Малколм Эшдаун, запив чересчур торопливо проглоченный кусок глотком виноградного сока. — Этот твой убийца с лицом ребёнка потом годами шлёт прошения о помиловании, придавая вынесенному мной смертному приговору по сути рекомендательный характер. Члены же сенатской комиссии по помилованию за любой пустяк рады бы уцепиться, чтобы соответствовать своему званию, но что поделаешь, если единственным оправданием преступнику служит фотография случайно выжившего в огне ребёнка с обезображенным, как у древней мумии, лицом? А губернатор? Это не его ли телефонного звонка ожидают добровольцы в масках, прежде чем нажать на электрорубильник или на кнопки аппарата для смертельных инъекций? Так что гораздо правильнее было бы называть казнь невиновного ошибкой не судебной и тем более не судейской, но сенатским, губернаторским, а то и президентским просчётом.

— Кстати, ты помнишь мой последний смертный приговор, дорогая? — Эшдаун промокнул салфеткой нос, вспотевший больше от пылкой тирады, чем от горячей и сытной еды. — По‑моему, я рассказывал тебе о нём. Года два назад преступник забил насмерть целую семью, и чем же — самым настоящим судейским молотком! Я чуть дара речи не лишился, когда увидел, какое именно орудие убийства помощник окружного прокурора просит приобщить к делу в качестве вещественного доказательства. Точно такой же молоток лежал передо мной, один к одному, разве что не отлитый из бронзы, как тот, а выпиленный из орехового дерева. Как оказалось, подсудимый сделал специальный заказ в механической мастерской, готовясь к нападению. Безусловно, он заранее предвкушал, каково будет председательствующему размахивать аналогичным орудием, оглашая приговор… дьявольская задумка! Только не на того он напал, клянусь богом. Я в деталях расписал ему, как через его тело будет проходить ток, прочёл целую лекцию о разрушительном воздействии электричества на живой организм, а затем так врезал молотком по столу, что он едва в штаны не обделался, кровавый ублюдок!

— Да, ты рассказывал об этом, — подтвердила Эллис. — Ужасающая история. Она настолько невероятна, что кажется судейской байкой.

— А мне кажется, это был фанатичный противник смертной казни. Съехал с катушек, наслушавшись пропагандистского бреда от Международной Амнистии. Хотел показать, что на моём ореховом молотке не меньше запёкшейся крови и слипшихся волос, чем на его бронзовом.

На сей раз Эллис не содрогнулась — съёжилась в комок, не позволяя воображению дополнить услышанное соответствующей картинкой. Да, она вышла замуж по любви, научилась терпеливо внимать бесконечным разглагольствованиям мужа за обедом, но привыкнуть к малоаппетитным профессиональным деталям ей было не дано. Однако нет худа без добра: зато не надо вслед за подругами бегать по фитнес‑клубам и пластическим клиникам, избавляясь от лишних килограммов. И какая удача, что её избранник не подался когда‑то в патологоанатомы, проктологи, таксидермисты или в те же ассенизаторы.

Кофе супруги отправились пить во двор. Он был маленький, но уютный, словно искусно декорированная жилая комната. Оградой, смыкающейся на решётчатых воротах, служила живая изгородь в человеческий рост, каменную площадку в центре со столом и мангалом освещал старинный уличный фонарь, затмевая огни послезакатного небесного перекрытия, оставшиеся свободными участки утопали в цветах.

Опустившись в плетёное кресло‑качалку под фонарём, судья глянул на циферблат наручных часов и широко зевнул. Вечер был ранний — всего половина девятого, но с того дня как по настоятельной просьбе знакомого издателя (всё же не за горами десятый смертный приговор!) он засел за мемуары, у него вошло в привычку отправляться на боковую ровно в девять вечера — чтобы встать в пять утра и до отбытия на службу покорпеть над рукописью на свежую голову. И он ничуть не опасался пропустить перед сном пару чашечек кофе, так как не без удивления обнаружил, что зловредный кофеин совсем не мешает его новому распорядку, прогоняя сон, а кажется, лишь придаёт энергии почистить на ночь зубы и, бодро запрыгнув в постель, немедленно захрапеть во всю мощь. Жене, которая оставалась «совой», новоявленный «жаворонок» сам предложил временно переселиться в отдельную спальню.

В райской атмосфере вечернего летнего сада судья не перестал рассуждать на сугубо профессиональные темы.

— Конечно, убийство убийству рознь, — сказал он, покончив с первой чашкой. — Некоторым убийцам можно только посочувствовать. Вот, к примеру, дело, на котором я на днях председательствовал. Обвиняемый довольно известный в своём кругу человек — Марвин Питербридж‑младший, разводчик страусов и крокодилов, слышала о таком?

— Имя вроде знакомое, — согласилась Эллис.

— Помнишь, на прошлую годовщину свадьбы мы заказывали в ресторане запечённое крыло страуса? Так это было из его хозяйства, так же как жаркое из маринованного крокодила, которое ты тогда совершенно напрасно отказалась попробовать. Разумеется, он богат, но богатство не избаловало его, он вёл тихую, размеренную жизнь деревенского сквайра, чего не скажешь о его молодой жене, из которой энергия, как говорят, хлестала через край. Соседи и знакомые в один голос утверждают, что более неподходящей пары они и представить себе не могли: молчаливый, смирный увалень и настоящая вертихвостка из тех, кто некогда вдохновил кустарей на изобретение пояса верности. Впрочем, это не мешало мистеру Питербриджу‑младшему любить жену всем сердцем и всячески потакать её многочисленным прихотям — однажды он даже оплатил выпуск музыкального альбома с её бездарными любительскими песенками о любви.

— И что с ним случилось? — спросила Эллис.

— Как многие сельские джентльмены, он заядлый охотник. Состоит в охотничьем клубе, хотя стрелять дичь предпочитает в одиночестве. В основном бродил по окрестностям, хотя раз в несколько месяцев приобретал путёвку куда‑нибудь подальше, загружал в пикап моторную лодку и отбывал из дома на недельку‑другую. Примерно такой по дальности и продолжительности намечал он и последнюю свою охотничью вылазку, однако в первые же часы его пребывания на месте хлынул проливной дождь, дичь попряталась, и мистер Питербридж‑младший, так толком и не поохотившись, вынужден был отправляться восвояси. Одним словом, вместо обычной недели он вернулся домой через трое суток и…

— Бог мой, какая трагедия: вооружённый муж неожиданно возвращается к жене!.. Но почему он не позвонил ей с дороги? Раз он всем сердцем любил её, то не мог ни в чём подозревать. Или, слава небесам, под проливным дождём у него отсырели патроны?

— Что? — слегка опешил судья. — Об этом что‑то рассказывали в новостях? Но ведь процесс проходил за закрытыми дверями — из‑за характера рассматриваемого дела. Обе стороны…

— Дорогой, я просто догадалась. Ты рассказывал о неожиданном возвращении домой заядлого охотника, женатого на стерве, чтобы показать, что убийство убийству рознь, так могла ли я предположить иное? Извини, что перебила, продолжай.

— Точно, — пристыженно улыбнулся судья, — о чём ещё можно было подумать? Тем более что сейчас телевизионщиков никто, кроме ожидающего смерти горемычного Дага‑боя, не интересует, в том числе кровавый Понтий Эшдаун, приговоривший его к распятию на высоковольтном электрическом кресте. Да, дорогая, завалившись домой как снег на голову, Марвин Питербридж‑младший действительно застал жену в постели с другим и, как назло, в самый разгар любовных утех, ну, ты понимаешь, о чём я. Он ещё во дворе расчехлил и зарядил ружьё, приняв доносившиеся из окон спальни звуки за звуки смертельной борьбы... прямо как у Мопассана, помнишь? И, слава богу, патроны у этого здоровяка под проливным дождём не отсырели, иначе он забил бы любовников прикладом, превратил в гору отбивной человечины. А так матёрый охотник просто инстинктивно вскинул дробовик и разрядил оба ствола, не дав парочке в постели даже осознать, что происходит — они так и остались лежать в позе… хм… довольно противоестественной.

— Я понимаю, куда ты клонишь. Хочешь сказать, он тоже не осознавал, что делает? Это спасительное для убийц состояние аффекта? Как будто их жертвы в состоянии агонии контролируют каждое своё действие.

— Меня самого́ всегда клонит ко сну, когда на свидетельское кресло садятся эксперты‑мозговеды и начинают нудить о состоянии аффекта. Но в данном случае я не мог не признать существования такового. Когда через несколько минут наш обманутый муж всё же понял, что натворил, он сполз у двери спальни на пол, заслал в патронник новый патрон, упёрся грудью в ствол и большим пальцем правой руки спустил требуемый курок. Это была попытка самоубийства, а преуспевающего человека, который пытался покончить с собой, даже я не мог не признать находившимся в состоянии аффекта.

— О, это всё меняет. Но что его спасло? Требуемый курок отстоял слишком далеко, и он только ранил себя?

— Нет, вспомни о своём первом предположении — об отсыревших под дождём патронах. Похоже, так оно и было, потому что ружьё дало осечку, и мистер Питербридж‑младший остался цел и невредим. Только тогда он пришёл в себя и кинулся вызывать полицию, заметь, полицию, а не адвоката, желая как можно скорее отдаться в руки правосудия.

— Бедный, бедный мистер Питербридж‑младший, — завздыхала Эллис. — Наверное, он любил жену больше жизни. Чёртов ливень, может быть, он и испортил тот патрон, но не будь его, любящий муж так бы и оставался в счастливом неведении, возвратившись домой в положенное время.

— Он послужил главным вещественным доказательством, тот патрон. Он был из той же партии, что первые два, как показала экспертиза. А ещё защита хотела приобщить к делу кроличью лапку, которая нашлась в кармане обвиняемого и которую он собирался обработать и подарить жене в качестве талисмана удачи — довольно трогательный штрих к портрету женоубийцы, не так ли? Однако я вынужден был согласиться с протестом стороны обвинения, что в таком случае она попросит приобщить к делу охотничий нож, которым данная кроличья лапка самым жестоким образом была в тот день отрезана. Но и без этого каждому присутствующему в зале было ясно, что муж, собиравшийся подарить жене талисман удачи, вряд ли вынашивал планы её убийства. Кроме того, будь убийство злонамеренным, разводчику крокодилов не составило бы труда избавиться от тел и предстать потом перед шерифом несчастным мужем, брошенным коварной, неверной женой. А последние сомнения в ситуационной невменяемости Питербриджа‑младшего исчезли после допроса врача службы 911, который осматривал в тот вечер не столько убитых, сколько убийцу. Док показал, что перед тем как выстрелить дуплетом либо сразу после этого, Питербридж‑младший испытал сильнейший оргазм — безусловный признак того, что человек не контролировал свои действия. В итоге присяжным двадцати минут хватило, чтобы вынести оправдательный вердикт.

Судья умолк, чтобы выпить вторую чашку кофе, затем откинулся назад и размеренно закачался в кресле, чувствуя себя на вершине блаженства. Глядя на грузное, отягощённое плотной едой тело пятидесятипятилетнего мужа, Эллис грустно подумала: ещё год такого гурманства, и качалка начнёт мерзко поскрипывать, разрушая атмосферу тихого, уютного семейного вечера.

Вслух она произнесла:

— Две жизни — и оправдательный приговор в двадцать минут? Но ведь ружьё не само два раза подряд стрельнуло! И непроизвольным актом самозащиты это не могло быть, насколько я могу судить, и о невиновности своей обманутый муж наверняка не клялся на библии, в отличие от пресловутого Ориентела Джеймса Симпсона или как его там. Две жизни есть две жизни, даже самые дрянные, никчёмные. Вот если бы убийца не пытался покончить и с собой…

— Зря я сказал про двадцать минут, — расслабленно протянул судья. — На са́мом деле тебя смущает не оправдание, а скорость, с какой оно было вынесено.

— Да, наверное… Ну, а любовник… что представлял собой он?

— Это даже не был любовник: кроме себя миссис Питербридж‑младшая ни одно живое существо не способна была любить. Второй жертвой оказался мужчина‑проститутка из города, мальчик по вызову, которых теперь развелось едва ли не больше, чем проституток необходимого, так сказать, пола. По счастью, родных у него не было, ты же знаешь, родственники жертв никогда не смиряются с оправдательными приговорами.

— Подозреваю, присяжными были сплошь мужчины, к тому же большие любители полакомиться мясом экзотических животных. Ну, а если бы обвиняемого всё же признали виновным, ну, скажем, в случайном, неосторожном убийстве, или как оно правильно называется, какое решение вынесли бы вы тогда, ваша честь?

С трудом подавляя новый зевок, судья сказал:

— Что ж, не признай эксперты Марвина Питербриджа‑младшего невменяемым в момент совершения преступления, происшествие квалифицировалось бы как простое убийство второй степени, то есть непредумышленное спровоцированное убийство, за которое предусмотрено наказание начиная с денежного штрафа и до пяти лет заключения в тюрьме общего режима. Лично я денежным штрафом и ограничился бы, несмотря на то, что убийство было двойное. В конце концов, это было нравственное двойное убийство, дорогая.

Через час, когда судья крепко спал, Эллис, наведя в доме порядок, немного поболтала по телефону с отключённым на ночь звонком, потом быстро сполоснулась под душем, слегка накрасилась, накинула на голое тело невесомый летний плащ и бесшумно выскользнула во двор.

За воротами её поджидала машина. Нырнув на заднее сиденье, она сказала мужчине за рулём:

— Кажется, мне пора выкидывать дубликат ключа от моего пояса верности: видит бог, я достаточно им попользовалась. Рано или поздно, но его честь или закончит свои мемуары, или почувствует разницу между кофе домашнего приготовления и всеми остальными. А я меньше всего хотела бы пасть жертвой нравственного убийства, ты понимаешь, о чём я, малыш?