Аргус Мархабаев представляет

   Аргус Мархабаев

ИЗ ДВУХ БЛАГ

Мужчина нарисовался в кафе ровно в половине одиннадцатого вечера. Повернувшись кругом в пустом помещении и смекнув, что дело идёт к закрытию, он поспешил к барной стойке и с тяжёлым придыханием заказал двойной бурбон без воды и льда. Лет сорока пяти, смуглолицый и светлоглазый, с густыми чёрными бровями при поседевших до белизны волосах, он и в одежде не чурался цветовых контрастов: на нём были серые джинсы, красная футболка и зелёный вигоневый пиджак с коричневыми кожаными вставками под лопатками и на локтях. С другой стороны, са́мого обычного роста и телосложения, чтобы выделяться в толпе, он имел привычку комплексующе горбиться и втягивать голову меж покатых плеч.

Разумно предположив, что незнакомец не на машине, раз так запыхался, а значит или проживает, или работает неподалёку и со временем может стать постоянным клиентом, Тобайас Уорренвуд чуть повёл головой в знак приветствия и достал с полки распечатанную в начале недели и до сих пор сохранившуюся на треть бутылку «Букерса». Приближая тот сладостный миг, когда она — выжатая до капли — полетит в мусорный бак на заднем дворе, он поставил на стойку чистый стакан и недрогнувшей рукой наполнил его до краёв. Заведение досталось ему после недавней смерти престарелого кузена, умудрившегося пережить всех наследников по прямой линии, называлось «Жареный карибу» и тоже откровенно дышало на ладан. На плечи Тейдинис, жены Тобайаса, легли заботы по готовке и уборке, он же тщился быть боссом, бухгалтером, барменом и закупщиком в одном лице.

Заполучив почти тройную дозу неразбавленного шестидесятитрёхградусного напитка, посетитель воспринял это как должное и шумно выцедил стакан сквозь щербатые зубы. Зато хозяин неприятно удивился, когда посетитель не переводя дыхания пожелал узнать цену выпитого, словно намеревался бежать дальше.

— Два бакса, — разочарованно протянул Тобайас. Видение летящей в мусорный бак бутылки вмиг растаяло в его сознании. С клиентами, подбивающими бабки после первого же глотка, ему нечего было и думать преуспеть в ресторанном бизнесе.

Однако незнакомец не ушёл. Напротив, он забрался на высокий крутящийся стул и кивком головы попросил повторить заказ.

Тобайас повторил. Вторую порцию бурбона ожидала та же малозавидная участь.

— Съешь что‑нибудь, приятель? — предложил Тобайас, желая проверить платёжеспособность запоздалого клиента. — Фирменный олений бифштекс с кровью и кусок черничного пирога у Тейдинис есть ещё время подать. С парой двойных бурбонов это обойдётся тебе ровно в двадцатку. Кофе — бесплатно.

Мужчина, уже отдышавшийся, наморщил лоб и задумчиво проговорил:

— Так… двадцатка, значит… Совсем даже не грабительская цена для нынешних времён. Интересно, а что я мог бы получить здесь на… хм… пятьдесят двадцаток?

Если он делал вид, что размышляет вслух, то это у него плохо получилось. Приподнявшиеся в напряжении плечи ясно говорили: человек ждёт не дождётся ответа.

— Сынок, — слегка поломав голову, заговорил Тобайас. С тех пор как ему минуло шестьдесят, он позволял себе называть «сынком» любого, кого находил моложе себя хоть на мгновенье. — Сынок, — повторил он, указав пальцем на часы над входной дверью, — сейчас без двадцати пяти одиннадцать, а в одиннадцать мы закрываемся и отправляемся бай‑бай. Сам понимаешь, для шуток ты мог бы прийти немного пораньше.

Кажется, это была не совсем та реакция, на какую рассчитывал мужчина.

— Нет, мистер, никакая это не шутка, — шумно сглотнул он. — Пятьдесят зелёных бумажек с портретом президента Джексона у меня действительно с собой, и я здесь не для того, чтобы хвастаться ощущением приятной тяжести в кармане.

Пораскинув бухгалтерской частью мозга, Тобайас механически ответил:

— Тогда ты получишь ещё 98 двойных бурбонов, 50 бифштексов с кровью, 50 порций черничного пирога и сколько угодно времени, чтобы набить ими кишки до последнего дюйма. А на кофе ты меня совсем разоришь.

Из открытой двери кухни донёсся голос Тейдинис, перемежаемый собачьим тявканьем:

— Дорогой, дай нам с Долли ещё десять минут, мы тут догрызаем мозговую кость просто невероятных размеров!

— Хорошо! — резко бросил Тобайас через плечо, потом приблизил лицо к лицу незнакомца и хмуро подытожил: — Ты меня понял, сынок? Не бурбон, а кофе бесплатен. Да и то если сделаешь заказ не меньше чем на двадцать долларов. Так что выкладывай четыре бакса хоть четырьмя бумажками с портретом Вашингтона, хоть двумя с портретом Джефферсона и приходи утром минут через тридцать после открытия, вот тогда мы с тобой нашутимся вдоволь, о´кей?

Несмотря на выпитое, бесцветные, словно вылинявшие на солнце глаза посетителя продолжали оставаться трезвыми. Он немного подался назад, достал из внутреннего кармана пиджака толстенную пачку денег и аккуратно выложил её прямо на аппарат для определения подлинности банкнот.

— Вот вам тысяча долларов за два двойных бурбона и миллион кофе без кофеина в одноразовых стаканчиках, — сказал он. — Сдачу, мистер, можете оставить себе.

Накопившаяся за день усталость мигом оставила члены Тобайаса Уорренвуда. Как у бармена у него при виде такой суммы глаза широко раскрылись, как у босса в голове молнией пронеслось, насколько не помешала бы ему сейчас лишняя тысяча, как бухгалтеру сразу стало ясно: банкноты — по́длиннее некуда.

С превеликим трудом сохраняя первоначально взятый тон, он почесал в затылке и спросил:

— И что же, сынок, я должен сделать, чтобы честно заслужить аж двести пятьдесят процентов чаевых? Надеюсь, ты уловил, что акцент в этой фразе пришёлся на слово «честно»?

На сей раз клиент явно не обманулся в своих ожиданиях. С его плеч словно камень свалился: он с шумом выпустил воздух из лёгких, облизнулся, движения и голос стали намного живее и увереннее прежнего.

— Ну, «аж двести пятьдесят процентов» тоже звучали неслабо, — он позволил себе даже рассмеяться, но тут же опомнился и быстро заговорил, в зародыше гася праведное возмущение Тобайаса:

 — Ладно‑ладно, мистер, пусть акцент остаётся там, куда вы его поставили. Но разрешите мне всё‑таки с размера чаевых начать. Вы правы, 996 долларов за здорово живёшь не получишь, их каким‑то образом нужно заслужить. Но каким именно? Устроить пальбу в Белом Доме? Плеснуть серной кислотой в Джульетт Льюис? Подложить бомбу в школьный автобус? Избави бог! От вас всего‑то и требуется, что запомнить мою физиономию, запомнить сегодняшнее число, и если однажды сюда заявятся полицейские и начнут задавать обо мне вопросы, припомнить всё с небольшой поправкой: я провёл здесь не полчаса — с половины одиннадцатого вечера и до закрытия, а на час больше — с девяти тридцати вечера и до закрытия. Скажете, что сперва я пропустил пару стаканчиков, потом сел за столик, читал спортивную газету, а потом остался поужинать. Ну как? Разве не сто́ит ради 996 долларов слегка приглушить акцент на слове «честно»?

Разгоравшийся было в глазах Тобайаса Уорренвуда интерес тут же начал гаснуть.

— Чем ты в этот час на самом деле занимался, сынок? — холодно спросил он. — Бродил по темнеющим улицам и проламывал людям головы?

Мужчина вытянул голову из плеч и кивнул в сторону кухни:

— Это ваша жена просила дать ей десять минут? Если вы не против, давайте коротать их вместе. Начнём с того, мистер, что ни в указанный час, ни в какой другой отрезок времени я людских голов не проламывал, однако мне всё равно срочно требуется алиби — свидетельство, что я был в «другом месте». А вляпался я вот в какую навозную кучу. Понятия не имею, почему ваша вывеска не попадалась на мои глаза раньше, но мы с подругой арендуем квартирку всего в двух кварталах отсюда — знаете, напротив больницы скорой помощи? Там же — в больнице скорой помощи — я сначала работал санитаром, но потом окончил курсы и стал медбратом… проклятье, мне, наоборот, приходилось заделывать проломленные головы! Так вот, сегодня вечером я вернулся домой только в десять и нашёл её — свою подругу — мёртвой, можете себе представить? Дверь не взломана, вещи разбросаны по полу, Киппи лежит на диване в гостиной с высунутым языком — кто‑то задушил бедняжку её же собственным поясом от банного халата! Элементарно, Уотсон: срочно нуждающийся в дозе грабитель позвонил в дверь, она открыла, он набросился на неё, задушил или в пылу борьбы, или сознательно устраняя свидетеля, потом забрал более или менее ценные вещи и убрался восвояси. Но почему, спросите вы, я тотчас не кинулся звонить в полицию? На то у меня быстро нашлась причина. Как медицинский работник я сразу определил, что смерть Киппи наступила не далее как четверть часа назад, когда по идее я давно должен был находиться дома — сегодня моя смена закончилась в девять вечера. Полиция сразу бы спросила: почему полсотни ярдов от работы до дома ты как черепаха преодолевал, дружище? Если задержался где‑нибудь, то где именно, и найдётся ли там кто‑нибудь, кто сможет подтвердить твоё алиби на момент убийства? И мне бы нечего им было бы ответить. Так сложилось, что уже полгода, как у меня роман с женщиной, работающей у нас врачом, с ней я после смены и уединился на часок в её машине с тонированными стёклами, прежде чем отправиться домой и обнаружить сожительницу бездыханной. Да, мистер, прошло никак не меньше шести месяцев, как наши отношения с Киппи безнадёжно испортились, и будь я проклят, если это было секретом хоть для одного из её многочисленных родных и знакомых. Мы уже начали делить вещи, и са́мой ценной из них — автомобилем — конечно же завладела она. Не надо быть Эдгаром Кейси, чтобы предвидеть, на кого падёт подозрение в убийстве, а я хоть тресни не смог бы доказать, что был с врачихой, потому что у неё муж, дети, репутация, и она категорически всё отрицала бы. Даже вам, совершенно постороннему и непредвзятому человеку, мои слова должны казаться полным дерьмом. Вот я и решил оставить всё как есть и пойти поискать какое‑нибудь публичное заведение не слишком далеко от дома, где за все свои наличные мог бы купить маленькую, безобидную ложь, которая поможет мне выкарабкаться из этой дурацкой ситуации. И я не специально выбирал именно ваш кабак, просто он первым попался мне на глаза; чем дольше ищешь себе алиби, тем сомнительнее оно выглядит, согласны? С этого момента моя судьба в ваших руках, мистер, решайте, и да сжалится надо мной господь.

Тобайас Уорренвуд посмотрел на часы над входной дверью — десять минут, испрошенных Тейдинис, истекли. Прошла ещё секунда, и Тейдинис вышла из кухни, одетая в верхнюю одежду, с сумкой на плече и с таксой не намного короче поводка в руке хозяйки.

— У нас клиент? — удивлённо остановилась Тейдинис, не сразу заметив постороннюю фигуру. — Или…

— Нет, дорогая, это не грабитель, — прочитал её мысли Тобайас. — И даже не налоговый инспектор, слава создателю. Иди, подожди в машине, я скоро освобожусь, — махнул он в сторону выхода.

— Нет, мэм, — вдруг повернулся к ней гость, — прошу вас, подойдите к нам, без вашего участия мы всё равно не сможем ударить по рукам.

И он ещё раз пересказал свою историю, теперь приспосабливая её для женского уха и не забывая то и дело поглаживать взобравшуюся на его колени Долли. Тобайас недовольно подумал, что парень желает запомниться у них не только броской внешностью и крикливым одеянием, но и специфическим больничным запахом: такса, как‑никак, охотничья порода.

— Не знаю, что и думать, — сказала Тейдинис, не перебивая выслушав рассказ. — Простите, мистер, а как вас зовут?

— Я намеренно не представился, мэм, — сказал медбрат. — Зная меня по имени, вы можете невольно произнести его при полицейских, а это, согласитесь, странно, когда работники кафе называют по именам не только завсегдатаев, но и единожды побывавшего у них клиента. Меня вам даже как Джона Смита нельзя запоминать. Мистер, приятель, дружище, сынок — этого вполне достаточно. А сэром меня даже дети ещё не называли.

— Не знаю, что и думать, — повторила Тейдинис. — Тоб, дорогой, а ты… ты что думаешь?

— А вот я вполне мог услышать и запомнить, как вы друг к другу обращаетесь, — сказал мужчина. — Тейдинис и Тоб… Тобайас, я полагаю? Что ж, очень приятно, Тобайас и Тейдинис. Муж и жена и, как ещё полагаю, владельцы «Жареного карибу»… какое колоритное, доложу вам, название! Я бы мог сказать полиции, что, случайно проходя мимо, от одного только названия чуть не захлебнулся слюной.

Хозяева «Жареного карибу» невольно переглянулись: они который уж день спорили о новом названии для кафе, находя нынешнее чересчур обязывающим: минули времена, когда из окрестных лесов в город спокойно забредали дикие, непуганые североамериканские олени. Крякнув, Тоб сказал:

— Вот что я думаю, приятель. Мы могли бы согласиться, если твой рассказ — правда. А если нет? Откуда нам знать, что ты не сам прикончил свою подружку? Чувства утраты на твоём лице я что‑то не прочитываю. Кроме того, за помощь в разоблачении убийцы департамент полиции может премировать нас не меньшей суммой.

— Тобайас. Лично вы слышали это два раза, послушайте и в третий — прошло полгода, как мы с Киппи жили хуже взбесившихся кошки с собакой. Скажу больше: ещё один семейный скандал, и я собственноручно затянул бы петлю на её шее! Так откуда на моей физиономии взяться чувству утраты? Удивляюсь ещё, как она не переливается светом в блаженстве обретения свободы. А теперь скажите: разве станет убийца настолько откровенно говорить о своих взаимоотношениях с жертвой?

Тоб ответил не раздумывая:

— Станет, очень даже станет, особенно если это единственное, чем он может отвести от себя подозрение.

— Боже, Тейдинис, не позволяйте мужу читать детективы на ночь! — неестественно рассмеялся мужчина. — Ладно, пусть так, пусть Киппи убил я, в конце концов, руки мои чесались неоднократно. Но что это, друзья мои, меняет? Убийце лживое алиби не поможет, современные криминалисты в любом случае отыщут на месте преступления какую‑нибудь изобличительную, неопровержимую молекулу, а то и атом. Я, конечно, до последнего буду вопить о своём алиби, да только вы в своё оправдание в любой момент можете сослаться на плохую память или на не вовремя заменённую батарейку в часах, разве нет? Конечно, за это вас уже не премируют, зато деньгам убийцы вы со спокойным сердцем найдёте применение, потому что будете знать — избежать заслуженной кары они ему так и не помогли.

— А что, если мы возьмём деньги, а полиции скажем, что в глаза вас не видели? Расписки, надеюсь, вы от нас не рассчитываете получить. Вот и плакали тогда и ваши деньги, и ваше алиби, — сказал Тобайас Уорренвуд и, взглянув на часы, обратился к жене: — Дорогая, уже больше одиннадцати, пора закрываться, думаю, отсюда мы все выйдем через служебный ход.

Дождавшись, когда Тейдинис запрёт входные двери, включит сигнализацию, погасит люстру в зале и вернётся под приглушенный свет бара, мужчина с заметным укором произнёс:

— Тобайас. Тейдинис. Вы не сможете отрицать, что я у вас был, потому что я подробно опишу обстановку кафе, приметы обслуживавших меня людей, их милой собачки Долли, которую брал на колени… нет, полиция не поверит, что человек с такой осведомлённостью ни разу не появлялся в «Жареном карибу». Думаю, мне удастся описать даже вкус вашего фирменного бифштекса из оленины, потому что я пару раз угощался чем‑то подобным на дружеских пикниках.

Но в голове Тобайаса родился ещё один вариант возможного развития событий:

— Ну а если мы расскажем полиции всё как было? Возьмём ваши деньги, пожелаем вам всего наилучшего и по пути домой раньше вашего позвоним в полицейский участок? Не станете же вы потом признаваться, что пытались подкупить нас.

— Наконец‑то, Тобайас. Наконец‑то я услышал вопрос, который ожидал услышать в первую очередь. Лично я задал его себе, едва лишь подумал об алиби. Без ответа на него всё остальное теряло смысл. И я нашёл такой ответ: если купленное алиби сразу выведет меня из списка подозреваемых или же оправдает в ходе возможного судебного разбирательства, будучи подтверждено под присягой, то тогда я обязательно загляну сюда ещё раз, прямо в конверте выложу на стойку свой последний месячный заработок и тут же сгину с глаз долой, даже кофе в бумажном стаканчике отказавшись выпить на прощанье. Никакого иного ответа на этот вопрос мне найти не удалось.

Умолкнув, мужчина нагнулся и выпустил таксу на пол, где она зевнула всей пастью и легла возле ног Тейдинис, свернувшись широким полукругом.

При упоминании конверта босс, бухгалтер, бармен и даже немногословный закупщик заговорили в Тобайасе одновременно:

— Да, приятель, кажется, это и вправду единственно возможный ответ! Только его не мешало бы слегка развернуть. Все мы знаем, врач — весьма доходное занятие в Америке. Но сколько может получать скромный медбрат из муниципальной больницы скорой помощи? Полторы, самое большее две тысячи в месяц со всеми сверхурочными?

Мужчина выпрямился, развернулся на стуле обратно лицом к бару и смерил тысячедолларовую пачку задумчивым взглядом.

— Две тысячи я получал, работая санитаром, — сказал он. — Со сверхурочными, ясное дело. Обучившись на медбрата, я зарабатываю уже три тысячи. Это немного разные вещи — санитар и медбрат, примерно как судомойка и помощник шеф‑повара, чтобы вы понимали.

— Ну, это уже кое‑что, — констатировал Тоб. — Жаль, конечно, что ты не выучился на врача, но молодец, что и в санитарах не стал засиживаться. Тейдинис, дорогая, я думаю, мы должны согласиться помочь человеку, в конце концов, три тысячи девятьсот девяносто шесть долларов на дороге не валяются.

Вслед за Тобом на призадумавшуюся Тейдинис не отрываясь уставился и незнакомец. Они оба понимали: сто́ит ей небрежно отмахнуться, и их мужская солидарность наспех склеенной тарелкой разломится надвое и последует в мусорное ведро.

Но отмахиваться Тейдинис не торопилась. Перед её мысленным взором стоял кухонный комбайн последней модели, который недавно рекламировали по телевизору. И чудо‑швабра, которую можно было выжимать не нагибаясь.

— Ты абсолютно уверен, Тоб? — сказала она наконец.

— Нет, он уверен не абсолютно, — вместо Тоба ответил посетитель, поворачиваясь на стуле к Тейдинис и осторожно сползая на ноги. — Чтобы быть абсолютно уверенными, вы с Тобайасом должны остаться наедине, тщательно всё взвесить, обсудить каждое моё слово и каждый жест, а для этого, боюсь, и целой ночи может не хватить. Только в моём положении и предварительному согласию будешь рад: времени на другое алиби у меня больше не осталось, и об окончательном вашем решении мне суждено будет узнать уже от полицейских.

Он обернулся на часы. Стрелки на циферблате показывали десять минут двенадцатого.

Проследив за его взглядом, Тобайас Уорренвуд демонстративно взял двадцатидолларовые купюры, не считая положил в карман и произнёс в восхищении:

— Вот что в тебе меня больше всего пугает — у тебя на любой вопрос мгновенно готов точный и убедительный ответ. Можно подумать, ты не один день прокручивал их в голове.

— Так оно и есть, Тоб, так оно и есть, — облегчённо выдохнул посетитель. — Слава господу, что полиции не дано снимать с подозреваемых ещё и отпечатки мыслей.

— А как же детектор лжи? — весело спросил Тоб. — Кстати, ты его согласишься пройти или откажешься?

— Чёрт, Тоб, а вот об этом я как раз и не думал, — мгновенно переменился в лице мужчина. — Откажешься, детективы не так поймут, согласишься, глупая машина примет нежелание плохо говорить о покойной за изобличительную ложь… н‑да, задали вы мне задачку на ночь!

— Действительно, с ума сойти, — согласился хозяин, выходя из‑за стойки. — Представляю себе: «Вы ненавидели её?» «Да». «Вы хотели её смерти?» «Да». «Вам была выгодна её смерть?» «Да». «Вы убили её?» «Нет». Боюсь, если самописец не отреагирует на такое «нет», это сочтут допустимой погрешностью. Одна радость, что показания детектора не имеют законной силы. Ну что, разбежались по домам, сынок?

— Кажется, если на безобидные вопросы отвечать натужно, будто носилки с больным поднимаешь, а при каверзных, наоборот, расслабляться, детектор можно обмануть, — уже на улице припомнил незнакомец, — наш психиатр говорил что‑то такое…

Пожалуй, больше озабоченный перспективой необязательной проверки на полиграфе в туманном будущем, нежели неизбежным возвращением в квартиру с хладным трупом в реальном настоящем, в ответ на протянутую для прощального рукопожатия ладонь Тобайаса он отрицательно качнул головой, ограничившись вежливым кивком, и торопливо скрылся за ближайшим углом.

Ночью супруги долго не ложились спать, снова и снова обсуждая детали состоявшегося разговора. На следующий день разорились и на утренние, и на дневные, и на вечерние выпуски газет, следили за новостями и по радио, и по телевизору, но сообщений о задушенной девушке нигде не встретили и успокоили друг друга тем, что хотя бы не в битком набитом зале суда и не под пристальным вниманием репортёров им предстоит давать свидетельские показания.

Полицейские пришли ещё через день. Они заявились в пять вечера, когда в кафе царил идеальный штиль, и Тейдинис с Долли отлучились в магазин за шваброй. Осмотрели небогатый интерьер, подошли к стойке. Их было двое, не старше тридцати, одетых как гольфисты и чертами лица заметно походивших друг на друга. «Неужто братья‑напарники?» — подумал Тобайас. Так оно и оказалось.

— Детективы Сэмюел и Лэмюел Хьюитцеры, — представился за обоих тот, что постарше. — Городское управление полиции, отдел убийств. Мы хотели бы задать вам пару вопросов, мистер Уорренвуд.