Аргус Мархабаев представляет

   Аргус Мархабаев

ИЗ ДВУХ БЛАГ

И он сразу внёс сумятицу в ожидаемый Тобайасом порядок прохождения процедуры, выложив на стойку диктофон и попросив разрешения записать разговор.

— Да, сэр, — безрадостно согласился Тобайас, выходя из‑за кассового аппарата. Назвать сынком человека, привыкшего иметь дело с трупами, язык у него не повернулся.

Второй полицейский вручил ему полароидный снимок и точь‑в‑точь как у первого голосом спросил:

— Вам знаком этот человек, мистер Уорренвуд? Я имею в виду мужчину.

Тобайас пошарил незанятой рукой под стойкой, нащупал плюсовые очки и не разгибая дужек прижал к переносице.

На снимке позавчерашний незнакомец был запечатлён в обнимку с дамой на голову выше себя. На вид женщине можно было дать лет тридцать пять и с равной степенью вероятности сделать комплимент или оскорбить до глубины сердца. Тобайас долго разглядывал её внушительные формы. Нет, такую Киппи этот дохляк не мог бы придушить без того, чтобы она ему всю рожу не раскорябала. Найдя аргумент железным, Тобайас отмёл последние сомнения и твёрдым голосом изложил полицейским четырёхтысячедолларовую версию пребывания мужчины со снимка в стенах «Жареного карибу».

— Вы точно уверены, что он зашёл сюда в половине десятого вечера? — спросил Сэмюел, старший и по возрасту, и, как видно, по положению брат‑напарник. — И можете подтвердить свои слова под присягой?

— Под чем угодно, — произнёс Тобайас прямо в диктофон, зная, что оставляет за спиной мост, который невозможно сжечь: в конце концов, они с женой зарабатывают на жизнь не тем, что хранят у себя эталон точного времени. Что до этой попугайной скороговорки говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, то она пока ещё не мешала свидетелям защиты и обвинения выступать с абсолютно разноречивыми, взаимоисключающими показаниями. Вот если б они клялись говорить универсальную, всеобъемлющую правду…

— Посмотрите, где здесь висят часы, — обосновал он свою твердолобую убеждённость. — Когда у тебя посетителей кот наплакал, поневоле заглядываешься на каждого, кто заходит или выходит, ну и время в этот момент тоже поневоле отмечаешь.

Полицейский пододвинул к себе диктофон и остановил запись.

— Знаете, это кассетный диктофон, — после непродолжительной паузы сказал он. — Старого образца, записывает на магнитную ленту. Наверное, их и с серийного производства успели снять, так нет, нас по‑прежнему только ими и заставляют пользоваться. Дело в том, что суды пока не рассматривают цифровые записи как улики — цифры, они и есть цифры, их ничего не стоит подделать, говорят законники. И с фотографиями такая же бодяга.

«Начинается!» — приготовился Тобайас. — Плохой полицейский и хороший полицейский, даром что на одно лицо и на один голос».

Он завозился, убирая очки под стойку и возвращая фотографию второму полицейскому, потом представил, что затаскивает в морозильник оленью тушу по меньшей мере в баррель весом, и натужным, переменившимся якобы от негодования голосом вопросил первого:

— Вы что же думаете, я лгу насчёт половины десятого вечера? Но на кой мне это сдалось? И не надо меня пугать никакими записями, хотите, можете вести хоть бумажную запись, её ведь не откажутся рассматривать на суде, если написать цифры прописью?

Полицейские дружно рассмеялись, а Лэмюел вдобавок обезоруженно, пасующе развёл руки в стороны. Приободрившись, Тобайас слегка ослабил хватку, отпуская воображаемую оленью тушу, и менее враждебным тоном предложил братьям подождать прихода жены, которая якобы побольше его общалась с типом на фотографии.

— Правда, ваш подопечный не сразу надумал заказать ужин, — предупредил он, — так что точное время, когда он здесь появился, вы вряд ли от неё услышите.

Но плохой полицейский Сэмюел не собирался притворяться, что смех позволил ему очиститься от чёрных мыслей и взглянуть на мир другими глазами.

— А какую он спортивную газету читал, наш хитрозадый Джо Сакемо? — предсказуемо выдал он, уверенно берясь за последнюю соломинку как за стальной поручень комфортабельного круизного лайнера.

Приятно было познакомиться, Джо Сакемо, подумал хозяин кафе. Наверное, ты раздолбал им детектор лжи, раз они так о тебе отзываются.

На вопрос он ответил ничуть не кривя душой:

— Понятия не имею. После Пеле, Али и «Молотка» Хэнка спортивные газеты для меня не больше чем обёрточная бумага для пищевых отходов.

— В таком случае откуда вы взяли, что это именно спортивная газета? — хитро прищурился непотопляемый Сэмюел.

— По заголовкам с нелюбимыми вами цифрами: сплошные результаты матчей, — Тобайас и не хотел бы лишний раз ехидствовать, да на вопрос нельзя было ответить иначе. Чтобы две пары неотрывных глаз не протёрли в нём четырёх дыр, он отвернулся к кофейному аппарату, заодно намереваясь сгладить отношения двумя свежезаваренными порциями за счёт заведения.

— Что скажешь, Лэмми? — сразу же раздалось за его спиной. — Удачный у нас сегодня получился день, не так ли?

— О да, Сэмми, — прозвучало в ответ, — не каждый день удаётся раскрыть два преступления кряду — убийство первой степени и лжесвидетельство. Насчёт себя не скажу, но тебя теперь точно ждёт повышение, поздравляю.

Тобайаса обдало холодом, казалось, перед ним действительно распахнулась дверь морозильной камеры. Он с минуту стоял замерев, впитывая каждое слово, и ощущение, что сзади человек разговаривает сам с собой, было полное.

— Успокойся, тебя тоже не обойдут вниманием. Это же будут громкие дела.

— Да, особенно дело нашего дорогого хозяина. Окружному судье давно не терпится устроить показательный процесс над лжесвидетелем и впаять мерзавцу на полную катушку.

— И правильно, а то к судебной присяге совершенно перестали относиться всерьёз, даже в деле об умышленном убийстве, как видишь.

Торопясь убедить себя, что полицейские безбожно блефуют, Тобайас Уорренвуд одним движением повернулся обратно, грудью навалился на стойку, и вместо аромата свежезаваренного кофе в нос братьям ударил запах тяжёлого стариковского дыхания:

— Думаете, мне самое время дуть в штаны и заводить скулёж о полиции, транжирящей деньги налогоплательщиков? Не получится, ребятки, я вам не полудурок‑одногодка, чтобы покупаться на дешёвые полицейские штучки‑дрючки. И если у вас имеются ещё тупые вопросы, я хотел бы позвонить своему адвокату, клянусь богом, он тоже не упустит случая привлечь к суду парочку родственничков, превративших полицейскую службу в семейный бизнес и выбивающих из свидетелей нужные показания.

Сэмюел, к которому в первую очередь обращались слова хозяина, деликатно отвёл лицо в сторону, одновременно отступая на полшага назад, передал диктофон Лэмюелу и подчёркнуто официальным тоном приказал:

— Дайте прослушать свидетелю запись, детектив Хьюитцер.

— Да, детектив Хьюитцер, — согласно кивнул Лэмюел, нажал кнопку обратной перемотки, остановил плёнку в точно известном ему месте и, выставив руку с диктофоном вперёд, включил воспроизведение.

Пока плёнка перематывалась, Тобайас успел повторить схожие манипуляции со своими старыми извилинами, доселе особо не выкидывавшими шуток с запоминанием, и ни в одном из произнесённых им под запись слов не обнаружил скрытого, иносказательного значения. Не хуже детективов напуская на себя официальный вид, он вытянулся в полный рост и приготовился внимательно прослушать плёнку и затем подтвердить, что показания записаны верно, с согласия свидетеля или как там у них по инструкции полагается.

После неясного гула, обозначившего паузу в записанном разговоре и придавшего осязаемость молчанию, нависшему над баром, в диктофоне раздался далёкий, приглушённый, но проникший в самую душу Тобайаса возглас:

«Да, приятель, кажется, это и в самом деле единственно возможный ответ! Только его не мешало бы слегка развернуть. Все мы знаем, врач — весьма доходное занятие в Америке. Но сколько может получать скромный медбрат из муниципальной больницы скорой помощи? Полторы, самое большее две тысячи в месяц со всеми сверхурочными?»

«Две тысячи я получал, работая санитаром. Со сверхурочными, ясное дело. Обучившись на медбрата, я зарабатываю уже три тысячи. Это немного разные вещи — санитар и медбрат, примерно как судомойка и помощник шеф‑повара, чтобы вы понимали».

«Ну, это уже кое‑что. Жаль, конечно, что ты не выучился на врача, но молодец, что и в санитарах не стал засиживаться. Тейдинис, дорогая, я думаю, мы должны согласиться помочь человеку, в конце концов, три тысячи девятьсот девяносто шесть долларов на дороге не валяются».

Хороший полицейский Лэмюел резким щелчком остановил воспроизведение, и Тобайас вздрогнул так, как не вздрогнул бы от неожиданного подзатыльника. Взглядом, полным досады, он уставился на входную дверь, не понимая, где черти до сих пор носят жену с собакой. Часы над входом показывали без четверти шесть, в глубокой дверной арке металась муха, но в наступившей гробовой тишине не было слышно ни её полёта, ни размеренного хода секундной стрелки на квадратном циферблате.

— Что скажете? — ухмыльнулся Сэмюел. — Нам с братом часто говорят, что голоса у нас один к одному. Однако, судя по этой записи, у вас тоже заимелся кто‑то с неотличимым голосом, а, мистер Уорренвуд? Или это всё‑таки вы́ договариваетесь с подозреваемым о даче ложных показаний? «Тейдинис, дорогая, я думаю, мы должны согласиться помочь человеку!»

Тобайас не вымолвил ни слова, только попеременно закивал и замотал головой, выходя из глубокого душевного нокдауна.

— Ладно, — сказал Лэмюел, — предъявим ещё одну фразочку.

Он опять защёлкал диктофоном, пока не нашёл следующее нужное место:

«От вас всего то и потребуется, что запомнить мою физиономию, запомнить сегодняшнее число, и если однажды сюда заявятся полицейские и начнут задавать обо мне вопросы, припомнить всё с небольшой поправкой: я провёл здесь не полчаса — с половины одиннадцатого вечера и до закрытия, а на час больше — с девяти тридцати вечера и до закрытия. Скажете, что сперва я пропустил пару стаканчиков, потом сел за столик, читал спортивную газету, а потом остался поужинать».

Это уже был чистый нокаут. Тобайас Уорренвуд поразился, насколько точно он повторил наставления Джо Сакемо, слово в слово, как последний зубрила! Но он был не из тех, кто мгновенно меняет позицию, едва обнаружит её невыигрышность и бесперспективность. Чтобы отказаться от только что произнесённых слов, ему требовалась по крайней мере ещё одна бессонная ночь, проведённая в советах с Тейдинис, будь она неладна с этой её самовыжимающейся поломойной тряпкой! Кроме того, ему по‑прежнему трудно было представить, как такой дохляк мог задушить такую дылду и остаться при этом без единой царапины. Так что если он и лжесвидетельствует, то лжесвидетельствует всего лишь против ложного, ошибочного обвинения.

Красный как свежая оленья вырезка, хозяин «Жареного карибу» вновь подался вперёд, и каждодневные издёрганность и досада, копившиеся во всех его ипостасях, разом полились из него на барную стойку:

— Откуда? Откуда у вас эта чёртова запись, я спрашиваю? Вы что, каждую забегаловку в городе со дня открытия ставите на прослушку? И под какое собачье дерьмо этот ваш микрофон запрятан, в какую крысиную нору? Неужели всего‑то под стойку? И неужели в ваши дубовые головы не приходила мысль, что дешевле в ножи и пули монтировать по записывающему устройству, в бейсбольные биты, в молотки и топоры, в лопаты наконец?

— Неплохая идея, — хохотнул Сэмюел. — когда‑нибудь так и будет, и тогда полицейская служба превратится в сплошной уикенд. Итак, мистер Уорренвуд, вы готовы внести коррективы в свои прежние показания?

— Чёрта с два! — рявкнул Тобайас. — Вы что, думаете, я не знаю законов? Да я их знал ещё когда ваш папаша дрочить не научился! Никакой суд не станет рассматривать как улику запись, сделанную незаконным путём, в нарушение моих конституционных прав, так что убирайтесь‑ка отсюда подобру‑поздорову! В конце концов, это свободная страна!

— Но‑но, полегче! — внезапно разозлился добрый коп Лэмюел, однако его тут же осадил плохой коп Сэмюел, словно в кои веки дождался возможности поменяться ролями: — Ничего страшного, Лэмми, думаю, мистер Уорренвуд не в том состоянии, чтобы мы могли требовать от него выбирать выражения. Лучше пойди приведи этого сукиного сына в машине, а то он там, наверное, замучился сидеть прикованным к рулю.

Тобайасу же задал риторический вопрос:

— Страна, может быть, и свободная, но с чего вы взяли, что это относится и к её гражданам?

Чуя, что сюрпризы не закончились, владелец кафе присел на стул со своей стороны бара. И правильно сделал, так как вместе с Лэмюелем в кафе вошёл Джо Сакемо, повергая его в столбняк. Парень был в той же контрастной одежде, что в первый раз, на лице отпечаталось выражение полной безнадёжности. Посаженный перед хозяином, он потёр запястья и с отчаяньем в голосе произнёс:

— Боюсь, мы должны во всём признаться, мистер. Этим ребятам действительно лучше не говорить ничего, кроме правды, какой бы бредовой она не казалась. Да, сэр, это тот самый мужчина, с которым я договаривался об алиби.

Поняв, что дальше запираться нет смысла, Тобайас внезапно успокоился. Злость, досада, раздражительность куда‑то пропали, и без этих сомнительных попутчиков упрямство и строптивость безраздельно завладели всем его существом.

— Не понимаю, о чём этот клоун говорит, — сказал он Сэмюэлу. Как ни странно, старший брат начинал нравиться ему больше, чем младший. Увы, но так устроен человек: притворная участливость ему ближе, чем искреннее неприятие его позиции. — Вы что, подвергали его допросам с пристрастием?

— Ну, совсем беспристрастным людям в отделах по расследованию убийств делать нечего, — ответил Сэмюэл. — Скажем так, ногти мы ему вырывали аллегорически, на духовном уровне. Продолжай, Джо, парочка ногтей у тебя ещё осталась.

— Тоб, — заспешил медбрат, — бросьте упрямиться. Пока нет вашего адвоката, разговор носит неофициальный характер, и вы в любой момент можете дать задний ход без всяких последующих осложнений. Запись‑то действительно незаконная.

— Ты убил её, сынок? — прямо в лоб спросил Тобайас. — Если да, то в твоих словах есть резон.

Джо Сакемо посмотрел на братьев‑напарников, стоявших по бокам, потом скривился в усмешке и произнёс:

— Увы, нет.

— Тогда я звоню адвокату. Он у нас ушлый, при случае даже убийство младенца может представить как действие в пределах необходимой самообороны. Вот увидишь, мы вытащим тебя из этой кучи полицейского дерьма.

— Не делайте этого, Тоб, — покачал головой медбрат. — Этим вы усугубляете не только своё, но и моё положение. И не вздумайте обижаться, но добавлю, что позавчерашние чаевые конфискации не подлежат.

— Если бы нам дозволялось брать чаевые только с честных людей, полицейским негде было бы перекусить своими пончиками, — сказал Тобайас, проигнорировав ударение на слове «чаевые». — По‑настоящему меня волнует одно: на чём они тебя подловили, сынок? Мне тут не даёт покоя мысль, что поставили они на прослушку не меня, а как раз тебя, где‑то под твои идиотские кожаные вставки присобачили микрофон. Если бы прослушивали меня, я давно бы гнил в тюрьме за речи, которые я тут произношу не для широкой публики. Кажется, ты сразу повис у них на крючке, сынок.

Полицейские, надо отдать им должное, были профессионалами. Они стояли как истуканы, не вмешиваясь в диалог, но жадно ловя каждое слово и рассчитывая прояснить детали, которые после допросов всё ещё оставались невыясненными.

— Где я прокололся? — переспросил медбрат. — Спросите у Тейдинис, Тоб, спросите у своей милой законопослушной жёнушки Тейдинис. Она с Долли час назад пришла в полицейский участок и выложила всё начистоту. Я там как раз подписывал согласие на проверку на детекторе лжи. По‑моему, если меня осудят, она рассчитывает на большее вознаграждение. Она там, в машине, кормит Долли колбаской за счёт департамента полиции.

Тобайас вскочил. Сзади упало и разбилось что‑то фарфоровое.

— Что он такое несёт? — просипел он, хватая Сэмюела за рукав джемпера. — Это… это правда? Тейдинис… клянусь богом, она… она не могла…

Он умолк, с отвращением глотая неудобоваримую информацию, затем проревел, в первую очередь заглушая голос собственного разума:

— Хотите сказать, это она подсунула микрофон? Ну уж нет! Будь она такой, ей незачем было столько лет жить с дуболомом без гроша за душой! Мы с ней и не такое переживали, слышите? Эй, а ну приведите её сюда, и не дай бог, если вы на неё даже не так посмотрели!

Гром аплодисментов был ему ответом, настоящая овация, причём Джо Сакемо хлопал в ладоши ещё оглушительнее, чем Сэмюэл и Лэмюел Хьюитцеры, вместе взятые. Пока глаза Тобайаса очумело метались от одного восторженного лица к другому, в кафе с криками ввалилась разнаряженная толпа, в любом случае, человек семь‑восемь мужчин и женщин, среди которых находилась и Тейдинис с Долли на руках, и даже живая и невредимая дылда с предъявленного для опознания полароидного снимка.

«Чёртова скрытая камера! — подумал Тобайас, одним махом проглатывая глоток бренди, который заботливо плеснул ему мнимый медбрат, — чёртова предынфарктная скрытая камера!»

Однако никакой камеры ни у кого в руках не было. Некоторое время спустя, когда он в обнимку с женой сидел в зале, в окружении всех остальных, солидный пожилой мужчина попросил тишины и начал:

— Меня зовут Корнелиус Вагнер, я глава адвокатской конторы «Вагнер, Хьюитцеры и Сакемо». Покорнейше прошу прощения, мистер Уорренвуд, но мы действовали строго в соответствии с завещанием, составленным нашим старинным клиентом и одновременно вашим кузеном Алденом Уорренвудом, скончавшимся ровно год назад. Он был весьма богат, и половину своего состояния, а именно пять миллионов долларов, завещал вам с супругой, при условии, что вы оба успешно пройдёте сегодняшнее испытание. Он собственноручно написал его сценарий, вы в любой момент можете ознакомиться и с содержанием завещания, и с текстом сценария. Не знаю, каковы были ваши взаимоотношения, но сам я не стал бы играть в столь рискованные игры. Коротко говоря, вы получали эти пять миллионов, если выдерживали весь этот полицейский бред, упорствовали до последнего, не сделались бы «стукачом», как выразился ваш эксцентричный кузен, и сейчас я официально констатирую, что условие завещания выполнено, и вы полноправный наследник половины его состояния, мистер и миссис Тобайас Уорренвуд, поздравляю.

Понимая, что сегодня хозяин кафе не в состоянии заполнять официальные бумаги, мистер Вагнер назначил встречу на любое дообеденное время следующего дня и довольно неожиданно пожелал откланяться, из всей делегации только братьям Хьюитцерам и Джо Сакемо соизволив сегодняшний рабочий день считать законченным.

Наступивший вечер был лучшим в жизни Тобайаса. Они с Тейдинис закрыли кафе на ключ, откупорили лучшие сорта спиртного, приготовили лучшие куски оленины и устроили настоящий банкет в честь получения дополнительного наследства от покойного кузена, да будет ему земля пухом, неоднократно пытался прослезиться Тобайас в тот вечер то одной, то другой своей сущностью.

— Невероятно, — в который раз повторял он, — как вы все здорово сыграли. Голливуд, вот что по вам плачет, а не всякая там адвокатская канцелярщина.

— Не скажите, старина, чем больше в тебе актёрства, тем лучше из тебя адвокат, — хлопал его по спине Лэмюел.

— А вот вам да, самое время задуматься об адвокатской практике — как вы нашего Джо защищали!

— Дьявол, я чуть в штаны не обмочился, когда он сказал про микрофон под моими кожаными вставками, — шумно выдыхал Джо, — эта штука до сих пор находится там, под левой ло…

— А каково было нам с мистером Вагнером уговорить вашу преданнейшую Тейдинис? — хором перебивали его братья с одинаково звучащими голосами. — Она ничего не желала делать без вашего ведома, даже то, что полностью приходилось вам только во благо. Ваше здоровье, дорогая!

— Боже, как мне хотелось вас освежевать, — устало качал отяжелевшей головой Тобайас, — и вздёрнуть на крючья в морозильной камере.

— Господи, Тоб! — ужасалась Тейдинис, — как ты можешь говорить такое?

— А эта Киппи… она тоже с вами работает? — спрашивал Тобайас. — Такую красотку тебе не удалось бы задушить в одиночку, Джо, разве что в любовных объятьях!

— Тоб! — напрасно делала Тейдинис страшные глаза, потому что Джо отвечал без всякой обиды:

— Киппи Бойкин — секретарша главного, работала в фирме ещё когда никто из нас не был партнёром… а каким был этот ваш кузен, не расскажете?

— Я… я даже имени его не вспомнил бы, мир его праху!

Ночь Тобайас Уорренвуд проспал как младенец. Наутро они с женой разоделись как следует и едва дождались часа, когда можно было заявиться по адресу на визитке мистера Корнелиуса Вагнера без боязни показаться парочкой нетерпеливых, алчущих наследников.

Когда Киппи Бойкин радушно препроводила чету Уорренвудов в кабинет шефа, а шеф поприветствовал обоих тёплым рукопожатием и пригласил сесть, Тобайас без всяких предисловий задал вопрос, который почему‑то так и не пришёл вчера в его голову:

— Мистер Вагнер, а если бы я не стал упрямиться и выложил подставным детективам всё как было? Что было бы тогда?

— Тогда бы вы заполучили всё состояние кузена, все десять миллионов. Как сказано в тексте завещания, «от стукачества меня ещё больше воротит, чем от лжесвидетельства». А так деньги будут поделены поровну между вами и фирмой «Вагнер, Хьюитцеры и Сакемо», вот, извольте ознакомиться с соответствующими документами. Киппи, — нажал он на кнопку интеркома, — будьте добры, капучино мистеру и миссис Уорренвуд, и пригласите младших партнёров!